Моя милая Дуся,

неунывающая журналистка Зина Пидалькина, совсем распоясалась - состоялся Квартирник №2, который мне удалось посетить непосредственно. Что и говорить, это был незабываемый вечер. Зина подготовила отчет о проделанной работе и разрешила с тобой поделиться. Вот, делюсь.

Оригинал тут

Прочла журналистка Зина Пидалькина статью Игоря Левенштейна «Масон поет шансон»  и в кому впала. Увидела детство голодное. Соху у дома. Извилины мозга своего созерцать стала. Не нашла, что искала. Пустота. Гладкую поверхность серых щек заметила. Бороду Левенштейна высмотрела. Грязь киевскую. Ворон мертвых. «Скажи-ка, дядя!..» - вскрикнула. Но дядя – молчание. Только ласковые глаза лыбятся. И вновь в забытье ушла Зина.



И вдруг – инсайт! Вскочила девушка. «Плохи дела в журналистике!» - завопила. Потеет от ужаса. Трясется. Плохи дела – это правда. Издания копыта отбрасывают. Чистка кризисная выплясывает. Хороводы водит. А крысы жиреют. Чума – ни дать, ни взять! «И где же пир?» - Зина молвила. Спохватилась. Печенье в рюкзак забросила. В «Тошошоп» побежала. К Гончаровой. К Костоварову. К Минко Женечке. Посчастливилось Пидалькиной. С кем не бывает! Второй квартирник пережить ведь выпало.

«Тошошоп». Вторая встреча

Гончарова в магазине топчется. «Ха-ха-ха!» - смехом тешится. Пидалькина улыбается. Печенье достает. В газету завернутое. Свежее. Типографской краской отмеченное. Костоваров серьезный. Лицо мудростью окрашивает. Вечер коротает с девчонками. «Аксинья Курина торт оставила!» - кричит Гончарова. Торт шедевральный. Цитрусовый. Лимон. Апельсин. Мандарин. «Курина изменяет нам с Куриленко!» - не унимается Гончарова, намекая на пресс-конференцию великой соотечественницы, совпавшей с квартирником. Зина слушает. Нет Куриной. Но Гончаровой «ха-ха» ласково ухо режет ей. Благодать вселяет.

А где же Минко? Женечка? Давит ступеньки ботинками стильными. Дверь открывает. «Это Ким Шамбуэй, редактор PDF-журнала Elraduga!» – дружка представляет.



Гончарова: Ха-ха-ха!
Пидалькина (доставая из сумки коробки): Вот коробочки, Женечка! Для выставки твоей журналистской. Полбанки белил ушло на них. Свежие.
Гончарова (восторженно): Курина!

Не ждали квартиранты. Думали, тортом кинокритик отделается. Не вышло. Пришла Курина. Привела Вову Тихого. Режиссера знатного. Дениса Полтавца. Психиатра. ООНовских дел мастера. С журналистом Вадимом Автандилянсом пришел. Не сам. За ним народ повалил. Комаров! Димка! Фотограф. Пришел. Шерман! Анна! Редактор журнала «Антиквар»…
Минко (взвыв неожиданно): Шерман! Ты же должна нам!
Гончарова: Секс!
Шерман (отбивая атаку): Хи-хи! Можно деньгами?
Минко (в сторону): Можно. Это одно и то же!
Гончарова (теряя интерес к деньгам Шерман, переключаясь на Тихого) Володя, мне так нравятся ваши фильмы. Серьезно!

Наконец-то! Хоть что-то серьезное выдала Танечка. Наконец-то! Все в сборе. Открытию выставки Минко время пришло.



Пидалькина (собрав всех у экспонатов Жениных): В стране произошло несколько ужасных событий. Закрыты издания. Мы наблюдаем знак бедности во всех отношениях – журналисты не только творчески деградируют, но теперь многие из них могут оказаться вне всемирных финансовых потоков. Выставка Жени Минко неспроста создана из пластилина. Автор ее представит сам. Но к ней мною было испечено печенье - отныне символ наших журналистских квартирников. Печенье отражает ситуацию, в которой оказались украинские журналисты. Это «бедный рецепт». Создано оно на воде и подсолнечном масле. Хочу заметить, что тут не обошлось без компромиссов. Не самый бедный человек в нашем городе Александр Прогнимак, узнав о рецепте, взмолился: «Положи туда хоть чуть-чуть сахарку!» К нему примкнула общественность в лице художника Леонида Берната и настояла на корице. Так что чистота вкуса этого печенья нарушена компромиссом, свойственным не только мне, но и другим журналистам. Но выставка скульптур из пластилина, представленная Минко, наверняка отражает бескомпромиссный вариант журналистики.
Минко (представляя скульпутры): Безусловно это так! Здесь вы можете пронаблюдать смешение жанров. Есть и памфлет, и эпиграмма. Большое количество лиц, которые мы ежедневно наблюдаем в медиа, видеть не хочется. Но, тем не менее, мы вынуждены их наблюдать. Поэтому в экспозиции представлены известные лица. Распознать их можно с первого взгляда. Есть Арсений Яценюк…
Пидалькина (из задних рядов): Покажи!
Минко (отказывая): Нет! Нельзя трогать постаменты. (продолжая экскурс по экспонатам) Рядом с Яценюком вы видите известную телеведущую Катю Осадчую. В шляпке. А это не менее известная телеведущая Анна Безулик.
Шерман: Хи-хи-хи!
Минко (удовлетворенно): Я вижу Шерман оценила, насколько изящно вылеплены их черты. (продолжая) А это два врага прессы. Насколько вы знаете, несколько профсозных организаций раз в году решают, кто является врагом прессы. Мы предложили читателям журнала «Детектор медіа» угадать – кто именно эти враги. Но так как ответ не пришел, значит эти двое - олицетворение всех врагов прессы, которые есть в Украине. (Переходя к другому экспонату) А вот символ знаменитой в последние годы Комиссии по защите общественной морали. Вы видите часть композиции, где комиссия предлагает телеканалам транслировать добродетель. И здесь представлен телеканал М1, который готов подписать с комиссией меморандум. Далее - знаменитый телепродюсер Анна Безлюдная, покидающая «Интер». Ранее ее фигурка выходила из сосиски, символизирующей добро и богатство. И последнее, жемчужина нашей короны - депутат Олег Калашников, который четыре года назад напал на безвинную группу журналистов возле стен Верховной Рады. Несколько месяцев назад Анна Герман, председатель Комитета по вопросам свободы слова и информации, заявила, что Калашников возвращается в список ее партии, потому что он хороший человек. Трудно с ней не согласится. И этой выставкой мы хотим объявить, что действительно – да, хорошим людям пора возвратится в нашу жизнь (громкие аплодисменты).

Полтавец (указывая на скульптуру комиссии по морали): У меня возникла ассоциация, что это жовто-блакытная вагина. Это наша добрая жовто-блакытная вагина. Их – злая. А наша добрая.
Минко (соглашаясь): Совершенно верно.
Пидалькина: Мне не хочется, чтобы Женины работы, как и многие масс-медийные, издания канули в бездну! Хотелось бы от арт-критиков, присутствующих здесь, услышать, как скульптуры Минко вписываются в контекст современного арт-рынка, и как их распиарить, чтобы о них узнали массы?
Шамбуэй: Скоро заместитель главы секретариата президента Валентина Руденко потеряет работу. Она могла бы заняться пиаром Жениных скульптур.
Шерман (сомневаясь): Тогда никто о них вообще не узнает.
Минко (отбрасывая сомнения): Зато все узнали, что Ющенко хороший человек.
Шерман: Хи-хи! Но, к сожаленью, не все поверили… Но меня больше интригуют враги прессы. Здесь явно представлены два вида….
Минко (перебивая и продолжая мысль):… у одного длинные руки, у второго страшные губы.
Курина (кокетливо): Но зато очень хороший цвет лица.
Минко (серьезно): Но согласитесь, что для журналиста это самое страшное.
Полтавец (со знанием дела): Но они окрашены в голубой и фиолетовые цвета – цвета высших чакр. Это значит, что они мощные колдуны.
Минко (соглашаясь): Справится с журналистским сообществом в Украине могут только сильные люди.
Шамбуэй: Это говорит о том, что журналисты никому не нужны, и на их уничтожение отданы лучшие силы.
Минко: И у них это получилось.
Шамбуэй: (торжественно): Мы здесь собрались, чтобы поздравить их с успехом.
Курина: Это гениальные художественные эпохальные произведения! Их надо продвигать…
Гончарова (с лету подхватывая идею): … и предложить Пинчуку в качестве первой инсталляции под арку Дружбы народов, когда он построит там очередной центр современного искусства.
Полтавец (меняя ход обсуждения, к Минко): Во сколько вы оцениваете стартовый лот?
Минко: 500 $
Шерман (тихо): Недорого.
Полтавец: За жовто-блакытну вагину даю 5 гривен.
Минко (потирая руки): Так… В воздухе запахло позором.
Автандилянс: 10 предлагаю. (вытаскивает из кармана червонец, показывает) Реальные.
Полтавец: 12
Автандилянс: 17 гривен.
Пидалькина: Продано!
Курина (громко, указывая на падающий стенд магазина): Обратите внимание! Упал «Куточок покупця».
Минко (не обращая внимания на мистику, пряча деньги) Мы собрались не только для того, чтобы проводить прошлую профессию, но и встретить новую.
(Аплодисменты).
Шерман (осторожно): Меня интересует господин Калашников. Даю 50 гривен.
Пидалькина: 50 гривен раз! 50 гривен три! Продано! Если больше нет желающих украсить свои дома шедеврами Евгения Минко, я бы попросила присутствующего здесь ресторанного критика Кима, отрецензировать «Журналистское печенье». Сахар и корица испортили чистоту его вкуса?
Шамбуэй (подходя к печенью): Проблема печенья в том, что у него нет сайта. Нет сайта - нет критики. Где я могу узнать его стоимость?
Пидалькина (ухмыльнувшись): У нас сегодня бесплатно.
Ким (жуя печенье): Напоминает церковную просвирку, что подчеркивает духовную основу нашей профессии, о которой все забыли, и о которой мы сегодня собрались вспомнить выставкой, танцем, музыкой. Когда работал ресторанным критиком сравнивал блюда с книгами. Это канадский писатель Эрик Маккормак. Когда вводишь его имя в гугл, сразу выпадает множество ссылок, где написано гей Эрик Маккормак. Ему просто не повезло с однофамильцем – актером популярного телешоу. А о самом писателе ничего узнать невозможно. Но он неплохой писатель, и это печенье на его произведения похоже.
Минко (восхищенно): Это одна из самых развернутых рецензий на печенье в мировой истории.
Вадим Автандилянс (подойдя к Зине, на ухо, тихо): Ваше печенье сродни журналисткой деятельности. Оно менее приметно, чем торт, но, тем не менее, утоляет голод и является довольно таки вкусным.

Танец Шамбуэя.
Шамбуэй (представляя танец): Тема шестнадцатого номера Elraduga звучит так «Киев – это Нью-Йорк». Танец будет искать психоделическую связь между этими двумя городами. Он посвящен налаживанию связей, и магическим образом мы будем пытаться эти города соединить.



И заплясал редактор Ким. Шаманскими движениями «Тошо шоп» наполнил. Искренностью исполнения поразил. Бесстрашием. Бесбашенностью жесткой. Плакаты с надписями «Киев», «Нью-Йорк» вытащил. Кружиться стал. «Па» выводить. Жутко было Пидалькиной. Сладостно. Сливки с клубникой. Танцор. Маску свиньи напялил. Не жевать, рвать плакаты начал. Мелко. Тщательно. И упал рылом на них. Коленями придавил. Ким – редактор Elraduga. Весельчак еще тот!.. Аплодисменты.

Пидалькина (начиная разговор о танце) Ким не только тему Киева и Нью-Йорка размял, но и журналистику как таковую...
Минко (подхватывая) И тему жизни и смерти…
Пидалькина: Но хотелось бы, чтобы режиссер Владимир Тихий высказался об артистизме исполнения танцора.
Тихий (с готовностью): То, что было перед нами – это славная традиция. Я часто сталкивался с подобным вещами, но в большинстве случаев они происходили абсолютно спонтанно. То есть человек доходил до какого-то состояния и начинал танцевать… Здесь тонко все подмечено и все неспроста. А неспроста – это хорошо. (Га-га-га – общий смех). Получилось очень сильно. Если бы у нас было много алкогольных напитков, думаю, такое могло бы случиться где-то к часу ночи. А тут мы с этого начали. И неожиданно круто - вот так связать Киев и Нью-Йорк! Сейчас на телевидении возобновилась программа «Україна має таланти”...
Шамбуэй (протестуя): Туда идут люди, у которых в жизни что-то не сложилось. Я к ним не отношусь.
Комаров: Это была стебная ассоциация с свиным гриппом.

Пидалькина (собрав всех вокруг чая, сладостей, вина): Мне кажется, что закрытие изданий – неплохая тенденция. Происходит чистка, которая может повлиять на ситуацию в журналистике.
Курина: Я так не считаю.
Минко (скептично к Куриной) Ты была читательницей этих изданий?
Курина (скромно) Писательницей.
Минко: И что это тебе дало?
Полтавец (помогая Куриной ответить): Бабло.
Минко: Ну три копейки раз в два года. Разве это бабло?
Гончарова (снова лаская ухо смехом): Ха! Минко, как уже зарабатывающий скульптор говорит со знанием дела! Ха-ха!
Минко (поясняя): Даже надо было тратить деньги, чтобы туда что-то написать. А свободный благородный человек сегодня не должен писать. Он сделает услугу миру, если будет молчать! Это будет полезней.
Шерман: С точки зрения журналистики?
Минко: Цивилизации. Потому что можно оглохнуть от слов. Я сегодня был на пресс-конференции, посвященной использованию кандидатами в президенты Интернета. И говорю людям, что телевидение умерло, его нет, и существует оно по инерции. И со мной в спор вступает директор интернет-организации и говорит: нет, не умерло! Вот скажите – парадокс? Парадокс!



Пидалькина: Ты, Женя заговорил о свободном человеке. Но может ли журналист быть свободным. Ты редактор, приходишь на работу, должен издавать журнал…
Шерман (объясняя) Редактор – не журналист. Это разные профессии.
Минко (продолжая рассуждения): Судя по тому, как закрывается наша индустрия, лучший журналист – это тот, кто будет работать и называться влиятельным журналистом, но при этом не будет делать ничего – ни публиковать статьи, ни выступать в телепередачах. Этот человек будет оказывать важное влияние. Уже есть такой прецедент на планете. В журнале «Нью-Йоркер» с середины 50-х до середины 90-х прошлого века был человек который все 40 лет приходил исправно на работу и ничего не делал. Запирался в кабинете, оттуда якобы доносился стук печатной машинки, но при этом ни одна статья не была опубликована. Потом он умер, и его коллеги на проводах высказались, что этот журналист страдал особой формой писательского блока. Но на самом деле – это был предвестник будущего. И нам нужно всем к этому стремится – иметь зарплату, социальные гарантии и не делать ничего.
Курина (заинтересованно): В «Телекритику» так можно устроиться?
Минко (радостно): Можно уже пробовать.
Пидалькина: Теперь журналисты оказались на улице. И можно ли уже говорить о прецедентах такой свободной журналистики?
Минко: Думаю, да. Это уже происходит. Но поскольку они свободны и об этом не говорят, то мы и не знаем их имен.
Тихий: Вопрос в том, сможет ли это свободное сообщество журналистов организоваться? Нет никаких предпосылок, чтобы индивидуалисты-журналисты, не нашедшие контакта с системой, вдруг почему-то организовались в другую систему.
Минко (скептично): Журналисты вообще ни во что не организовываются. У нас есть три журналистских профсоюза и еще союз журналистов. Стадо медуз оказывает большее влияние на мир, чем эти организации.
Полтавец: Но бабло сами получают.
Курина (печально) Но оно проходит мимо нас.
Полтавец (удивленно): А с чего им делиться? Я вам говорю, как бывший сотрудник фонда Сороса.
Реплика из зала (к Куриной): Ксения, вступай в профсоюз!
Минко: Кстати, это мысль – вступать в профсоюз, чтобы бороться за права тех, кто ничего не делает. Это было бы благородно.
Пидалькина: Издания закрыты, и говорит ли это о том, что теперь будут востребованы только подлинные профессионалы, и качество СМИ изменится?
Минко: Такое мнение противоречит человеческой природе. Было десять человек, которые занимались делом, и девять уволили. И один что, будет работать за десятерых? Он вообще расслабит булки и станет в 3 часа уходить с работы. Это и ждет те издания, которые остались на рынке.
Шамбуэй: Я счастлив, что закрылись издания, потому что освободилось место на сити-лайтах. Не будут висеть обложки, будут висеть продукты питания. Мы возвращаемся к чему-то животному. Информация есть во всем.
Гончарова (оптимистично): Мы должны жить в надежде, что будет что-то новое открываться!
Курина: У каждого проекта, как у живого существа есть цикл жизни. Если смерть приходится на старость - тогда это естественно и хорошо. Если это происходит в молодые незрелые годы, у меня это вызывает сожаление.
Шерман: А если это происходит от тяжелой и продолжительной болезни?
Тихий: То, что существовали «Афиша» и «Time Out» – было замечательно. Это была культура. Жизнь. Когда эти журналы закрылись, не просто потеряли работу люди, мы потеряли определенную движуху, которая происходила благодаря ним.
Курина: А что ты почувствовал, когда закрылось «Кино-коло»?
Тихий (после долгой паузы) Мне было жалко Войтенко.
Курина: Должны же возникать имиджевые проекты, как проект какого-то феодала, который понимает, что сегодня они убыточны, но ориентирован на своих внуков.
Шерман (протестуя): Ни одно из изданий не занимало нишу, о которой ты, Аксинья, говоришь. Подобные издания так и не появились на нашем рынке.
Курина (меняя тему): Главная проблема этого места – некоммуникабельность. Источник в том, что наша система образования – детский сад и школа несостоятельны в этом отношении. Американцы учат детей общаться. Для американцев и немцев обучение общению как необходимому для демократии условию - это нормально. (обращаясь к Шерман) Аня, мы же видели фильм «Германия 09», ты помнишь новеллу, в которой 9-летних детей учат процедуре демократической коммуникации.
Шерман (не соглашаясь): Я не считаю, что какое-то формализованное общение является продуктивным. У нас вся общественная структура неполноценна и медийная сфера также неполноценна, как и все другие. Какой базис, такая и настройка.

А вот и музыка!

Композитор Андраника Барбилян вышел. С группой молодых музыкантов. И стали лабать музыку приятную. И была в ней нежность. И буря. Холод зимы нынешней и тепло квартирника. Все было. И главное – юность. Непростая музыка. Новые академики собрались в ансамблик. Не лыком шитые. Ребятки, создаюшие музыку к фильму Гончаровой. Тишиной закончили. Звенящим аккордом. Аплодисменты последние сняли.



Минко (оценивая игру, весело к Гончаровой) Посмотрим, будет ли соответствовать музыке фильм! Ха-ха-ха!

Тихий (продолжая разговор с Куриной о «Кино-Коле»): Если бы «Кино-Коло» стало как журнал Жени Минко «Детектор медіа»… Если бы был круг людей, который читал этот журнал, и они нужны были Роднянскому, тогда бы он существовал.
Курина (возмущенно): Он же эту задачу перед Войтенко не поставил.
Шерман (точно подмечая): Надеялся что Войтенко сам догадается. Это же очевидно.
Тихий: Роднянский, вышедший корнями из СССР, думал делать украинское «Искусство кино», которое в 70-80-е годы прошлого столетия читала вся уважающая себя интеллигенция. И это было бы круто! Иллюзии Роднянского, которые он приобрел в СССР, и родили журнал «Кино-коло».
Курина (вздыхая): Я хочу рациональных отношений.
Шерман (эмоционально): Где они тут возьмутся? Их хотеть – это нерационально. Это все равно, что хотеть недостижимого.
Тихий: Журналист – человек производящий или обслуживающий?
Пидалькина: В массе своей - обслуживающий.
Шерман: Не уверена.
Тихий (ведя мысль дальше): Сфера обслуживания славилась своими профсоюзами?
Шерман (возмущаясь): Деморализованные люди! Люмпены эти журналисты! Понимаешь?
Тихий (подытоживая): Вот тебе и психология.
Курина (протестуя всем сердцем): Я не разделяю этот пессимизм. Я перед квартирником думала…
Шерман (не желая слушать возражений, перебивая): Журналист, Аксинья, не стал бы думать перед тем, как идти куда-то…



На этих знаковых для квартирника словах Шерман завернула купленную на аукционе скульптуру Калашникова в кулек с надписью «Тошошоп». А Зина вспомнила Левенштейна. Ласково заморгала глазами. На Минко. Гончарову. Тихого. Костоварова. Курину. Шамбуэя. Так, моргая, и отправились в морозную киевскую тьму.