На днях в Киеве побывал один из самых адекватных и милых сердцу украинского читателя российский журналист Аркадий Бабченко. Аркадий прочитал лекцию в Институте развития региональной прессы (ИРРП) и рассказал, как медийщикам вести себя на фронте, почему репортером быть легко и как относиться к смерти. Наиболее интересными выдержками из лекции Бабченко поделилась журналистка Леся Ганжа на портале redactor.in.ua.

Про безопасность и здравый смысл

Мои правила – это здравый смысл. Если говорят: «Здесь не снимаешь» – то я не снимаю. Если говорят: «Не снимай лица» – значит, я не снимаю лица. На войне слово «нет» означает «нет», и его два раза не повторяют.

Журналисты на передовой всегда лишние. Нам кажется, что мы делаем важное дело, а для них мы обуза. Поэтому есть еще одно хорошее правило: не мешай.

Когда еду на войну как журналист – никогда не надеваю камуфляж. Я должен максимально выглядеть как не комбатант. Потому что защита солдата – автомат, а твоя – отсутствие автомата. Одеваться надо нейтрально. Камуфляж – нет, но и красную куртку надевать глупо – ее видно за сто километров.

Безопаснее ездить группой: если с тобой что-то случится, то кто-то поднимет шум. Как правило, я приезжаю один, а там нахожу всех тех людей, которых встречаю уже лет 10 на разных войнах, и дальше мы начинаем разъезжать вместе…

Мое правило: сопоставляй пользу и вред от публикации. Например, мой друг рассказал мне историю о том, что ведет переговоры об освобождении пленных. Причем цена свободы двух человек была 40 банок кофе. Яркая история, но он попросил об этом не писать: как только выходит статья, ценность пленного возрастает.

Если мне неясно – писать или не писать, то я могу даже позвонить и спросить: вам надо, чтобы я об этом написал. Если нет – то все, без вопросов.

Оперативная информация – вообще табу. Если под селом N ты увидел 10 танков – ты об этом не просто не пишешь: лучше сразу выбросить это из головы. Забежал в палатку погреться и услыхал оперативное обсуждение – забудь, тебя это не касается. И это не только вопросы этики, это вопросы твоего выживания: лишняя информация – угроза твоей жизни.

Армия – вещь в себе

Начало войны – самое безопасное время для работы журналиста. Еще СМИ не успели накопить историю обид среди людей, да и стороны конфликта хотят казаться хорошими, еще злость не накопилась, еще не закрутилось все это дерьмо …

Например, совершенно замечательно работалось в мае-июне с добровольческим батальоном Нацгвардии. Он тогда был один. Там все было почти как на Майдане – уважительное отношение к прессе, понимание ее задач, важности ее работы.

Сложнее было с милицейскими и ВВ-шными батальонами – отношение было во многом пренебрежительное. Особенно у тех, кто был на Майдане по ту сторону баррикад. Этим уже приходилось доказывать, что ты не верблюд и делаешь свое дело.

А армия везде одинакова: есть приказ, есть аккредитация – тогда да. Нет – добро пожаловать в яму.

Надо понимать, что армия – это отдельная структура, вещь в себе. Для них человек не из твоего взвода – чужой, то есть никто.

На войне помогают выживать только негативные эмоции. Люди постоянно в накрученном состоянии. Ты не понимаешь, в какой момент все это взорвется. Поэтому лучше не лезть на рожон. Не провоцировать агрессию. Не спорить. Но и не стелиться. Помнить, что у тебя есть достоинство.

Хорошие источники информации – офицеры. Но, например, я к генералитету не суюсь, как по мне, генералы должны больше интересовать новостников.

Для меня главный герой войны – солдат, который сидит в окопе. А второй главный герой – мирный житель, который сидят в подвале.

Репортером быть легко

Репортером быть легко. Новостником – сложно, а репортером легко. Тебе главное попасть в то место, куда ты стремишься, а дальше – просто пиши, что видишь сам, своими глазами, и о том, в чем разбираешься. Как акын – что видишь, о том поешь.

Я, когда еду на войну, беру с собой из техники два фотоаппарата – Canon и мыльницу. Если б не статусность – какой же я журналист без большой камеры, я б снимал только мыльницей. Я не фотограф, мне же не надо печатать плакаты, а для репортажной съемки мне качества вполне достаточно.

Блокнот мне не нужен. Заметок я не делаю. Никогда ничего не фиксирую.

Для того чтобы написать хороший большой репортаж, прочувствованный, с героями надо прожить неделю-две. Надо стать частью их сообщества. И здесь у тебя только одно табу: не брать в руки оружие. При этом ты должен понимать, что готов вместе с этими людьми умереть. Только тогда в твоих словах не будет фальши.

Люди очень чувствуют отстраненность – когда ты о них пишешь, чтобы заработать свои деньги. Если тебя интересует только то, на какой полосе выйдет твой материал, с тобой не будут разговаривать.

И вот ты живешь с ними, ешь-пьешь-спишь-общаешься, а потом в один прекрасный момент говоришь: да пошло оно все... Тогда едешь в гостиницу, отписываешься, бухаешь две недели и приходишь в себя. Что бы мне ни говорили – алкоголь помогает.

О смерти

Посттравматический синдром – это у военных, у нас же не так посттравма, как эмоциональное выгорание. Вдруг тебе становится все равно. Ты пуст.

Тогда из профессии надо уходить. Хотя бы на год – два. Надо накопиться. Надо снова научиться любить людей.

Я стараюсь не раздавать свой телефон на войне. Очень с опаской беру трубку, если вижу, что звонит человек, с которым познакомился там. Я не знаю, что мне скажут – «привет» или «ваш товарищ погиб».

Я негативно отношусь к фото погибших в прессе. Я считаю, что не надо военные съемки превращать в чернуху.

Но вспоминаю одну историю в Цхинвале. Тогда мы поехали в местный «шанхай», и я увидел, как двое местных жгут труп грузинского военного. Они не из ненависти это делали, а потому что он несколько дней лежал на жаре +35. Я смотрел, как они подбрасывают веточки в костер и понял, что вот это оно и есть – лицо той войны. И снял.

К смерти надо относиться уважительно. Я считаю, что фото покойников с открытым ртом и выбитыми глазами на первых полосах – кощунство. Я не могу определить эту грань – почему в Цхинвале я мог снять смерть, а во многих других случаях – нет. Но я ее чувствую.

Муся

фото: bbc.co.uk