Украинский журналист Алексей Бобровников написал в колонке для «Украинской правды», как, с его точки зрения, меняются стандарты журналистики мирного времени в условиях войны.

В частности, Алексей обращает внимание на соотношение патриотизма и объективности при освещении журналистом боевых действий на территории его страны.

«Первая заповедь, конечно же – «не навреди». Каждый из нас, руководствуясь неписаными правилами профессии, скрывает в своих материалах лицо человека, умоляющего не раскрывать его личность, кроме тех случаев, когда человек в кадре – антигерой расследования. Последний же, вне всяких сомнений, имеет право ответить нам в наших публикациях и может воспользоваться этим правом, объяснив логику своих действий.

Но можем ли мы в военное, а не в мирное время – слышать и слушать «голоса противника», иначе как для получения информации? Может ли он быть услышан, если логика его действий подразумевает уничтожение страны, гражданами которой мы являемся?

Мне кажется, основная разница между международной и национальной журналистикой в том, что у международного корреспондента на войне на другом континенте нет и не может быть «своих» солдат. У корреспондента национального СМИ, описывающего войну на собственной территории, нет и не может их не быть.

Иногда возникает впечатление, что многие наши коллеги ждут некоего пресс-релиза от HumanRightWatch или Международной амнистии, чтобы обрести, наконец-то, новые Библию и десять Заповедей.

Один из моих коллег недавно набросился на меня при входе в редакцию: «Нет и никогда не было «двойных стандартов» в освещении событий! Нет и не может быть разного подхода к освещению международных и внутренних новостей!»

Отвечу словами из публикации профессора Говарда Бессера, преподающего в Нью-Йоркской кинематографической школе:

«Вот где патриотизм и пропаганда пересекаются. В военное время хроника журналистики в плане проявления в ней патриотизма и пропаганды так же достойна внимания в демократических государствах, как и в авторитарных. Разница в том, что в первом случае средства массовой информации сами, на волонтерских началах, принимают на себя эту роль, – во втором же их заставляют это делать».

Самоцензура, в отличие от цензуры – вот главное и достаточно очевидное отличие.

Одна из вещей, которая беспокоит вышеупомянутого нью-йоркского профессора – самоцензура, например, в части освещения военных преступлений собственных солдат во время боевых действий или сокрытия их потерь. Во втором случае цензура должна заканчиваться в тот момент, когда для «наших ребят» исчезает угроза со стороны противника.

А в первом случае? Мы должны не бояться вносить коррективы в собственные тексты.

Если крупная операция закончена, войска передислоцированы и территория зачищена от противника – тогда, но не раньше, выпуски новостей должны быть подкорректированы с учетом реальных, а не задекларированных командованием данных. Чтобы в учебники истории и военного дела попали реальные цифры потерь, а военные преступники со «своей» стороны – попали под трибунал.

Такая ревизия информационных сводок просто необходима, чтобы избежать спекуляций на тему «распятых мальчиков», чтобы не допустить Вуковара или других подобных историй, когда солдаты могут совершать экзекуции, находясь в абсолютной уверенности, что их союзники с телекамерой и блокнотом никогда не сдадут братьев по оружию.

Да, мы обязаны сообщить об увиденном. И уже непредвзято освещать суд над военным преступником, какой бы шеврон он ни носил. Чтобы уже на мирной, освобожденной от врага территории, «выключить» введенные самим собой ограничения свободы слова и вернуться к правилам жизни в мирное время.

Таким же непреложным правилам, как заповедь «не убей», которая снова начинает работать в то время, когда нашей собственной жизни и имуществу уже ничего не угрожает.

По-моему, Бобровников довольно понятно и убедительно изложил принципы, которых должны придерживаться украинские журналисты в сложившейся ситуации в стране. 

Дуся

Фото: facebook.com