Ночь трех собак
«Я приехала через всю страну, для того, чтобы – что?..»
Молчание, которое она услышала в ответ, тянулось долго, и тянулось, как бы, с большой буквы… Это было такое выразительное троеточие, когда брови высоко подняты и губы сжаты тесемкой; мол – хочешь поиграть в эту игру? Так на тебе…
«Ты намерен молчать вот так и дальше? Или ты скажешь мне?»
«Что – скажешь?» — спросил он.
«Скажешь мне, что ты думаешь по этому поводу…»
«Давай-ка включим батарею, для начала. Я не могу даже разговаривать в такой холодине»
В гостиничном номере было холодно, если изъясняться по-американски: «как в заднице у копателя колодцев».
Хотя их номер был наверху, а не на дне, она как будто чувствовала бетонные кольца, охватывавшие ее со всех сторон, и сужавшиеся кверху, настолько было холодно. Ей же было холодно вдвойне, потому что вместо теплого приема, крепкого бренди, и горячего члена, она получила только крепкий бренди и горячий член. А это (что само по себе не так уж и мало) кажется катострофически недостаточным человеку, рассчитывавшему еще и на теплоту…
«Налей мне» — ей больше ничего не оставалось, как попросить крепкого.
«Включи сначала печку» — ответил он.
«Я не могу дотянуться отсюда…»
Он встал, даже несмотря на холод не потрудившись закутаться в одеяло, и начал возиться возле обогревателя в углу.
Что-то заерзало, вспыхнуло и погасло, а потом, медленно разгораясь, дало тягу и загудело…
«Гуд» — сказал он.
«Потому что тут очень холодно…» — добавил, как будто и без того не понятно…
«Что ей нужно? — думал он. Она получила все, что я ей гарантировал, когда писал: приезжай сюда, я тебе сделаю то-то и то-то и так-то и так-то. Так все и было, и даже лучше, так что теперь? Включили радиатор — поехали спать…»
И тот, кто скажет, что он не прав – идиот; а кто скажет, что не права она – просто циничный подонок… Такая вот жизнь: все правы, и все недовольны, и всем подавай «третье…»
И хотя он делал вид, что не понимал, чего от него хотят, он, разумеется, прекрасно все понимал…
В эту минуту он подумал об их уроках русского… Нужной идиомы про холод он так и не вспомнил, а ведь обещал время от времени подкидывать ей что-то из живого разговорного языка – в конце концов, это же часть их уговора: «ты мне – я тебе».
«Мы в таких случаях говорим: холодно, как…» — он пытался подобрать русскую идиому про холод, но выражения не было там, откуда он пытался его выудить. В голове у него крутились сразу несколько: «холодно, как у гробокопателя в заднице», «темно, как у негра в заднице» и, почему-то, «как рыбой об лед»…
Но она-то сейчас, ясное дело, хотела не урока русского, она хотела разговора по душам…
«Ты избегаешь меня. Ты не говоришь со мной» — сказала она.
Если бы они не лежали в кромешной темноте, она бы увидела как он «возвел очи горе».
«Возвести очи горе» — вот что можно было бы сказать ей сейчас – подумал он. «Хорошее русское выражение, означающее, как бы это выразить по-вашему… «смотреть вверх, демонстративно недоумевая»
«Ты такой закрытый…» — продолжала она.
«Я не закрытый, я – простой» — сказал он. «Я простой, как дверь. Я не говорю тебе того, что ты хочешь услышать, а говорю только то, что хочу сказать. То есть — ничего не говорю… Извини.»
«Да пошел ты» — сказала она.
«Прямо сейчас?» — спросил он.
Она промолчала.
«Там холодно…» — задумчиво произнес он. «А я тут, кстати, думаю над словом, которому хотел тебя научить, но никак не могу подобрать… Про холод что-то, как же мы это про холод говорим… Холодный – как гробокопатель? Нет, так не говорят, это я сам только придумал… Холодный – как пятка гробокопателя, холодный как?..» — он продолжал подбирать выражение, нащупывая в нем настроение и ритм.
«Трахни меня» — попросила она.
Он начал делать это – очень корректно, как будто разыгрывая хорошую, классическую пьесу средней длины… Сонатину, наверное…
Правая рука там, где она хотела – мягко, спокойно, в верхнем регистре.
А потом, без долгих прелюдий – основная тема. Сначала, почему-то, быстро. Она удивилась и не поняла.
А потом так, как именно хотелось ей, хоть она не была уверена с самого начала, что хотелось именно так…
«Не нужно конфликтов, не нужно разговоров, что тебе не ясно?» – как будто говорил он каждым своим движением.
«Не нужно думать, я не буду притворяться, не вздумай ругаться» — продолжал он в том же ритме.
«Не нужно спорить, не нужно ругаться,
не нужно ругаттттттттттьсся…»
Когда хорошо знаешь женщину, не нужно сочинять каждый раз новые симфонии – просто знай и играй ей перед сном любимую пьесу.
И будет, как шелковая… как шелковая… как шелк….
Она молчала. Потом начала вздрагивать. Он пытался понять: от удовольствия или от слез.
Понял – от слез.
«Ты не любишь меня. Ты совсем не любишь меня. Ты просто не любишь меня…» — она произносила эти слова тихо и размеренно, как будто успокаивая себя.
«Тшшш. Тшшш. Тшшш…» — шептал он ей.
«Только не говори сейчас, что ты любишь меня, как всех других людей, а также беспозвоночных, приматов, млекопитающих… кошек… собак» — сказала она.
«Хорошо, не скажу» — ответил он. «Мы теперь вообще не будем разговаривать, мы будет только трахаться, ок?»
«Да пошел ты!» – сказала она.
«Ты уверена?» — спросил он.
«Ты циничный, циничный, циничный. Ты паршивый циник…»
«Я – циник» — согласился он. «Все дело, кстати, в определении слова «циник»; ты, как профессиональный антрополог, должна знать, что слово циник – греческого проихождения, придумано античным философом Антисфеном и изначально звучало как «киник»… Киники отвергали условности общества и стремились упростить жизнь, отказавшись от бессмысленных, на их взгляд, ритуалов… Лингвистически же, слово «киник», грубо говоря, можно трактовать как «собачий»… свойственный собаке. Так что если разобраться, то древних киников можно назвать прародителей современной этологии – науки, изучающей поведение людей и других позвоночных, населяющих нашу планету…»
Ей хотелось сейчас убежать, спрятаться, быть где угодно, только не здесь… Или чтобы он убрался. Да, чтобы он убрался. К чертовой матери, на дно колодца, из которого он вынырнул, со своими холодными пятками, со своими горячими, со своим… будь ты проклят, будь ты проклят» — думала она, вздрагивая, всхлипывая у него в объятиях.
Нет, она была слишком близко, чтобы думать; слишком близко, чтобы принимать решения. Ведь оторваться от места, где тепло, можно только уже удалившись от этого места на определенное расстояние… Он знал это очень хорошо, поэтому даже не шелохнулся, когда она сказала «убирайся отсюда» (на английском — языке, на котором они объяснялись — «да пошел ты» и «убирайся отсюда» звучат примерно одинаково).
Мужчина лежал и думал: «Не надо стесняться, что тебе тепло. Я не понимаю, зачем стесняться, что тебе просто тепло… Нет, все вранье, я прекрасно это понимаю… Но ведь все–таки хорошо, когда тепло, и можно просто наслаждаться этим. Будет еще столько дней, когда будет холодно! Куда спешить с ними?»
«Холодно, как у…» — он все еще крутил в голове эту мысль, хотя уже знал, что ничего не скажет: пусто там; нет такого выражения сейчас на плаву…
«Знаешь, я все перепутал» — признался он – у нас говорят: «как у негра в заднице» — но это же про темноту… А про холод не могу вспомнить ничего, извини…»
Она больше не плакала. Просто лежала и смотрела в окно, где падали первые полупрозрачные пушинки.
Через несколько минут она заговорила.
продолжение истории здесь: http://chtivo.org/archives/375
