Режиссер Зося Родкевич: «Дружить с Немцовым было легко и весело»
В новой программе Одесского кинофестиваля — Конкурсе европейского документального кино — принимал участие фильм молодой российской документалистки Зоси Родкевич. Жюри в лице кинематографистов Рады Шешич (Нидерланды), Геннадия Кофмана (Украина) и учителя Зоси Марины Разбежкиной (Россия) наградило «Золотым Дюком» французский фильм «В Калифорнии» Шарля Редона, а работа «Мой друг Борис Немцов» (Россия / Эстония, 2016) получила «Особое упоминание». Ранее Зосю Родкевич признали лучшим режиссером документального кино на Краковском кинофестивале.
На ОМКФ состоялась украинская премьера фильма «Мой друг Борис Немцов» — с полным залом. Продюсер картины Мария Гаврилова сообщила «Детектору медиа», что на фестивале ей удалось договориться о кинопрокате в Украине. Скорее всего, украинский зритель сможет увидеть фильм уже этой осенью.
Планируется и мировой прокат. Несколько позже создатели собираются выложить картину в интернет, а пока на youtube-канале проекта «Реальность» можно посмотреть отдельные интересные эпизоды, не вошедшие в фильм.
Продюсер фильма «Мой друг Борис Немцов» Мария Гаврилова
Зося Родкевич — выпускница мастерской документального кино и театра Марины Разбежкиной и Михаила Угарова. В 2010 году она сняла 47-минутный фильм «Временные дети» о приемной семье, а в 2012-м стала одним из восьми авторов картины «Зима, уходи!», в котором рассказывалось о протестном движении в России.
Родкевич также участвовала в проекте «Срок» документалистов Павла Костомарова, Александра Расторгуева и журналиста Алексея Пивоварова. Для него она готовила видеосюжеты о лидерах оппозиции, которые публиковались в социальных сетях и некоторых СМИ. Именно за этим руководители «Срока» отправили ее снимать Бориса Немцова в 2012 году.
«Мне было 22. Я работала в новостях. Задание — снимать Бориса Немцова — восприняла как вызов: старый самовлюблённый буржуй, ну что в нём интересного? Ему было 53. Он уже был и аспирантом-физиком, и вице-премьером, и "наследником Бориса Ельцина". А оказался классным, добрым и искренним. И мы подружились. А потом его убили», — таким титром — белым по черному — начинается фильм Родкевич.
На пресс-конференции Зося рассказала, что сам Борис хотел бы видеть фильм другим — из-за этого у них возникали трения. «Он хотел, чтобы это был фильм с закадровым текстом, с объяснением для молодежи, кто такой Борис Ефимович Немцов. Такое, понятное дело, я бы не делала. Я думала сделать картину о том, как люди используют друг друга в разных целях — не обязательно политических, а и человеческих. Даже черновик наметала», — рассказала Зося.
Но убийство оппозиционного политика у стен Кремля 27 февраля 2015 года внесло свои коррективы. Получился фильм-портрет — о ярком, живом и очень оптимистичном человеке.
Продюсер фильма «Мой друг Борис Немцов» Мария Гаврилова, режиссер Зося Родкевич и модератор ОМКФ, кинокритик Лукьян Галкин
Мария и Зося также рассказали, что, к собственному удивлению, получили прокатное удостоверение на показы в России. Причем это случилось 27 февраля — ровно через год после убийства Немцова.
«Мы добивались этого долго. Фильм смотрели все, вплоть до министров. Несмотря на то, что у нас есть удостоверение, многие кинотеатры в России не захотели показывать фильм. Я думаю, потому что они опасались каких-то последствий. Это обидно, особенно что касается городов, где люди хотели организовать какие-то показы, но не получилось. К сожалению, у нас работает принцип “как бы чё не вышло”», — рассказывает продюсер Мария Гаврилова.
И все же фильм показали в Москве, Санкт-Петербурге, Перми, Екатеринбурге и других городах.
«Фильм по-разному воспринимали в разных уголках России — это было своего рода исследование публики. Например, в Тюмени, где есть крупные нефтяные производства, на показ в маленьком зале киноклуба пришли буквально пять человек, и они не понимали, зачем всё это. Там нет ничего альтернативного», — говорит Зося.
Однако, по ее словам, московские коллеги очень высоко оценили фильм. На показах в Сахаровском центре залы были переполнены.
«Люди висели на потолке, а после фильма не было никаких обсуждений — никто не мог говорить. Был невероятный эмоциональный накал. Тогда я подумала, что что бы ни происходило дальше, даже если мы сейчас выйдем и на улице будет стоять кордон милиции, это того стоит. А на “АртДокФесте” у нас была угроза срыва: милиция приезжала и искала бомбы», — поделилась режиссер.
Зося Родкевич также рассказала, что хотела снимать Майдан, но родители отобрали у нее паспорт. Протесты в России она теперь называет «застойным озером с гнильцой, у которого есть подземные источники». Ей они уже неинтересны.
«Я жалею, что не взяла камеру с собой в Одессу. Пошла бы снимать, наверное, какие-то стереотипные вещи, так как мало времени: теток на пляже с полотенцами и грудями, “Привоз”. Мне нравится, что здесь люди очень разговорчивые», — говорит режиссер.
О сложностях в работе над фильмом «Мой друг Борис Немцов» и планах Зося отдельно рассказала «Детектору медиа».
– Зося, в начале фильма говорится о том, что это было редакционное задание. В чем оно состояло? Почему вам нужно было следовать за Борисом Немцовым?
– У нас довольно необычная редакция. Александр Расторгуев и Павел Костомаров — режиссеры-документалисты, а не журналисты. Здесь была задача совместить журналистский момент, какой-то информационный повод, осветить событие, но при этом почувствовать жизнь, которая вокруг. В том числе и в людях, и в Немцове. Нам никогда не говорили как-то определенно снимать, с Сашей как главным редактором можно было посоветоваться, спросить определенные вещи. Но поскольку у него работали талантливые люди и очень много студентов Разбежкиной, он доверяет режиссерскому чутью. Мы, и я в том числе, сами на себя ориентировались, когда работали.
– Но какой была цель? Снять документальный фильм?
– Нет, Немцова изначально снимали для проекта «Срок» и для одноименного полнометражного фильма. На тот момент это был проект Lenta.doc, но они не очень любили Немцова и часто не брали наши ролики о нем, хотя они были хорошие.
– В фильме говорится, что вы в это же время занимались новостями. Где?
– Под словом «новости» я подразумеваю именно проекты «Срок», Lenta.doc, «Реальность». Это новости, но без закадрового текста и корреспондента в кадре. Тем не менее, мы выезжали на новостные события, чтобы их снимать. В том числе и Немцов провоцировал какие-то политические события, новости и прочее.
– Как и когда произошел переломный момент, после которого вы перестали собирать информацию для проекта «Срок» и решили делать свой фильм?
– Свой фильм я решила делать только после того, как всё сняла. Я посмотрела фильм «Срок», в который не вошел Немцов, потому что там были другие очень яркие персонажи. И решила делать свой фильм. Я уже больше ничего не копила, у меня и так была почти сотня часов записи. Я примерно понимала тогда, что я хочу.
– Это было еще до убийства?
– Да. Потом я добавила кадры с похорон и Марша памяти. Вообще-то, у меня есть материал и с ночи убийства, эти кровавые лужи на мосту. Я даже пыталась все это вставить в монтаж изначально, но потом отсекла.
– Вы сразу туда поехали?
– Это снимала не я. В ту ночь я была под Питером на даче. Без интернета. Там даже мобильный плохо ловил, и вот в какой-то момент мне стали приходить сообщения со словами «Немцов застрелен»... Я сначала не поверила в это, подумала, что было покушение. Ведь он не самый опасный человек на свете, чтоб его убивать. Мне пришли десятки сообщений. Я сообщила своей компании, но они как-то даже не поняли, что случилось. Я пошла в лес и несколько часов там рыдала. Когда вернулась, мы включили радио и слушали всю ночь версии убийства. Я попросила поехать снимать своих друзей из «Реальности»: ночью там была Беата Бубенец, на следующий день Андрей Киселев. Я успела приехать к похоронам.
– Сколько людей в итоге работало над фильмом? Сколько в нем ваших съемок?
– 80 % материала — это мои съемки. Также там использован материал, снятый Пашей Костомаровым, и это сразу видно. В основном, это монологи — расчетливая камера. Заметно другое отношение между тем, кто снимает, и Немцовым. Еще некоторые кадры сняты моими друзьями-кинематографистами и активистами.
– Как из сотни часов вы выбирали то, что вошло в финальную версию? Должно быть, было очень тяжело.
– Вначале я выбрала три часа, показала их Марине Разбежкиной, которая для меня единственный авторитет. Потом Саша Расторгуев помогал мне с редактурой, окончательную версию мы собирали вместе с ними.
Монтировать я не люблю, это для меня сложно. Мой монтаж коллеги называют сюрреалистичным, говорят, что его сложно смотреть. Постпродакшн делали мои друзья: звук, цветокоррекцию, которую я считаю очень талантливой. Все это — бесплатно. А потом, когда фильм был готов, подключилась довольно большая продюсерская группа.
Мне, конечно, жаль кучу невошедших в фильм эпизодов…
– Из фильма очень заметно, что у вас сложились теплые отношения с Борисом Немцовым. Это видно даже из первых сцен. Вы же в хронологическом порядке подавали материал?
– Не всегда. Но первая сцена — это первая сцена.
– А сцена, где вы в Кремле разговариваете о религии?
– Это тоже из первой поездки, которая длилась 24 часа. За это время мы и притерлись друг к другу.
– Я этого не знала. Но заметила, что разговор о вере в вашем фильме звучит на 7-й минуте. Как вам удалось так близко подобраться к этому человеку?
– У меня изначально было предвзятое отношение к Борису Немцову. Я не хотела его снимать и с ним общаться. Была уверена, что никакой дружбы уж точно не получится. Что у меня реально общего с этим человеком? И вот эта первая ночь в поезде, когда мы болтали обо всем и выяснили, что родились в один день… Уже буквально через пару дней мы стали друзьями. Я тоже очень открытый человек. Мне стало интересно его снимать, я увидела, что камера его любит, что жизнь подкидывает какие-то эпизоды.
– Уже тогда, через несколько дней, у вас исчезло это предубеждение на его счет?
– Я просто поняла, что в моей голове существует какой-то миф о Немцове, который во многом не совпадает с реальностью. Это был открытый, искренний человек, но я бы не назвала его очень сложным. Меня в Борисе Немцове больше интересовали человеческие качества, но политическая тема никуда не делась. Я надеюсь, нам удалось это всё совместить.
Что качается близости, то я думаю, что мне это удалось отчасти благодаря Разбежкиной. Она научила нас так снимать, быть близкими к герою. Если ты хочешь сделать кино о ком-то, то должен его потрогать, дойти до самых запретных и закрытых зон у этого человека. А у Немцова их практически не было. Меня смущали в нем скорее не закрытость, а какие-то блоки наработанного за столько лет в политике текста, истории, которые одними и теми же словами, междометиями и шутками обозначаются. У меня миллион такого материала было. Если это отбрасывать и докапываться до настоящих человеческих качеств, это и в герое находит отзыв. Тогда он понимает, что ты его друг, просто с камерой.
– Это, наверное, самый лучший вариант.
– Но это также и режиссерская работа — когда ты ищешь подход к герою. С кем-то, наоборот, надо находиться в остром состоянии, провоцировать человека на реакцию, действия, проявление себя. С кем-то надо кокетничать. Очень разные пути взаимодействия бывают. Но в этом случае мне показалось, что раз у нас чисто по-человечески возникает дружба, то можно в таком стиле и снимать. И он, конечно, подыгрывал мне в этом плане.
– Действительно ли вы стали друзьями и каково это — быть другом Бориса Немцова?
– Да, мы действительно стали друзьями. Дружба не такая простая вещь — её надо поддерживать в беде и в радости. С Немцовым мне дружить было легко и весело. Через меня он, кажется, стремился познать недоступный ему мир юных панков, он почему-то считал, что анархисты его любят. Но гораздо более серьёзное испытание — это знать, что твоего друга убили. И не просто какие-то бандиты. И понимать, что заказчиков никогда не обнародуют и не накажут.
– В фильме есть моменты, когда Борис просит вас не снимать, но вы продолжаете. Почему?
– Я сознательно выбирала эти моменты, потому что мне казалось, что такое взаимодействие тоже важно. И потом, понятно, когда человек говорит тебе не снимать, просто кокетничая. Марина Александровна Разбежкина нам говорила, что это такая форма вежливости, вроде как три раза отказаться от ужина. А потом герой тебе вслед говорит: «Ну что же ты ушла, почему ты не снимаешь?»
Конечно, были ситуации, когда я чувствовала, что не стоит снимать — например, мне было просто неинтересно или случалась какая-то конфиденциальная история, которую неприлично выносить на всеобщее обозрение. Но те вещи, от которых он меня отгоняет в кадре, — это несерьезно. Если мне хотелось снять, как его гримируют — я это делала. Он тогда просто стеснялся, что его кисточкой мажут. Но понятное дело, в таком случае ты не уйдешь и продолжишь снимать, потому что это пригодится и это классно.
– В чем для вас как для режиссера была главная сложность в работе над фильмом-портретом? В чем сильные и слабые стороны этого жанра, как вы считаете?
– Мне кажется, что жанр документального портрета — один из самых простых по конструкции. Тебе просто надо быть внимательным, чутким и непредвзятым. Снимать, не оценивая своего героя. Быть искренне заинтересованным в нём настоящем.
Минус именно моего фильма, мне кажется, в том, что, кроме самого Немцова, я практически ничего и не показываю. У меня мало пространства, «воздуха», перипетий, драматургических всплесков. Думаю, что каждый режиссер снимает портреты по-своему, и нет универсального метода, одного для всех.
– О ком еще вы хотели бы снять фильм, за кем так следовать с камерой?
– На данный момент я хочу снять кино про чеченского воспевателя джихада барда Тимура Муцураева, но понимаю, что предпродакшн такого фильма именно для меня дело очень непростое.
– Зося, назовите, пожалуйста, пять документальных фильмов, которые вы советуете посмотреть нашим читателям.
– «Беловы» Косаковского, «Счастье» Дворцевой, «Киногамма» Зига, «Эхо темной империи» Херцога и «Акт убийства» Оппенхаймера.
Фото – ОМКФ
