«Если можно убивать − значит, можно все», − военные журналисты о том, как война меняет людей
Одной из главных тем прошедшего на днях III Львовского медиафорума стала проблема объективного освещения журналистами военных конфликтов и того, как они меняют жизнь людей по обе стороны камеры.
Интернет-издание Platfor.ma приводит мнения военных корреспондентов из Украины, России и Польши о том, как пережить войну, сохранив в себе человеческое. Журналисты Левко Стек, Аркадий Бабченко и Павел Решка рассказали о мародерстве и алкоголизме на фронте, о женщинах-военных корреспондентах и о незаметных, на первый взгляд, последствиях войны.
Левко Стек, «Радіо Свобода»:
Сьомого червня виповниться рік як я працюю на Донбасі, можна вже говорити про дембель. За цей час я зрозумів, що, якби не журналісти, цієї війні взагалі б не було. На війні я переконався, що об’єктивність – то не про стандарти, а про людські життя.
Я не можу сказати, що українські журналісти об’єктивно і відсторонено висвітлюють конфлікт на Донбасі.
Багато журналістів вважають своїм громадським обов’язком займатись волонтерством. Але чи можна чекати об’єктивної інформації від людей, у яких загиблі друзі чи родичі, чиї вулиці зараз розбомблені? А таких випадків дуже багато навіть серед моїх знайомих. І це насправді дуже небезпечно.
Не можна засуджувати російських журналістів, які розповідають про криваву хунту, і при цьому вважати нормальним, коли в українських медіа з’являються новини про крематорії, в яких спалюють вбитих сепаратистів, чи про ліквідацію двох сотень російських спецпризначенців, чи про те, що всі українські солдати однаково героїчні. Це неправда. Це − пропаганда.
Чи може в принципі журналіст брати участь в інформаційній війні? Це робота спецслужб, це робота політиків, це робота військових, але це точно не робота журналістів.
Жодна людина на фронті, якщо її запитати про мародерство, ніколи не буде це заперечувати. Українські військові крадуть, виносять із залишених будинків техніку, коштовні речі і потім «Новою поштою» відправляють їх як трофеї до себе додому. І це не одиничні випадки.
Також великою проблемою є алкоголь. Тому що особисто мене ледь не розстріляли двічі через те, що люди з автоматами були п’яні. Я не знаю, наскільки це поширено, але однозначно алкоголь впливає на те, що люди на фронті гинуть. Гинуть від своїх товаришів по службі та від сепаратистів. Коли ти п’яний, ти не можеш бути на передовій.
Я теж є частиною цієї проблеми. За два тижні до «Іловайського котла» я знаходився поряд з військовими батальйону «Донбас». Я жив з батальйоном, спав з ними в одній кімнаті, їв з ними, ходив з ними на операції. А потім я поїхав додому і через день почалось оточення і «зелений коридор». Вночі мені почали поступати дзвінки. Люди були впевнені, що ми можемо їх врятувати. І я в цей момент зрозумів, що нічим не можу їм допомогти. Все, що ти можеш – написати, але це не має ніякого значення.
Аркадий Бабченко, «Журналистика без посредников»:
Война оказывает на общество тот же эффект, что и публичная казнь − она снимает запреты. Если можно убивать людей − значит, можно все. С психикой, с твоим мировоззрением это делает жуткие вещи, переворачивает шкалу ценностей с ног на голову.
Сначала ты думаешь, что ты – центр вселенной, что тебя не убьют. А потом в твой бронежилет прилетает кусок железа − и ты понимаешь, что ничего подобного. Оказывается, что ты не центр вселенной, а такой же двурукий кусок мяса, как и все. Ты это понимаешь не мозгами − ты это чувствуешь своим мочевым пузырем. Меня могут убить. Это меняет тебя полностью.
Снятие запретов – это самое страшное, что происходит на войне, самая страшная проблема, которая проявится уже после. Когда ты возвращаешься, у тебя возникает ненависть к мирным людям, к гражданскому населению.
На войне, постоянно находясь в ожидании, организм перестает вырабатывать те гормоны, которые отвечают за радость. Все положительные чувства уходят. Уходит доброжелательность, уходит любовь. При этом усиливается выделение тех гормонов, которые отвечают за ненависть, за агрессию, за желание убивать. Возвращаясь в мирную жизнь, ты первые полгода не сможешь улыбаться. Мне на это потребовалось лет пять. Умение любить возвращается последним.
Женщине на войне как журналисту легче, потому что это мужской мир и к ней в любом случае будет больше внимания, ей будет проще получить какую-то информацию. Сложнее чисто в бытовом плане, потому что это опять же мужской мир. Я, может, сексист, но считаю, что женщине на войне не стоит быть, потому что мне хотелось бы, чтобы те изменения, которые происходят в головах, женщин не касались.
Может показаться, что если самое плохое – это смерть, то нет ничего ужасного в том, чтобы взять в плен журналиста, которого посчитали диверсантом, и сломать ему нос прикладом – а что, ведь мы его не убили. Это надо лечить. Обязательно нужна реабилитация, и это должна быть государственная программа. Это та проблема, с которой Украина столкнется уже после войны. И об этом нужно задумываться уже сейчас.
Павел Решка, «Tygodnik Powszechny», «Polskie Radio»:
Моя первая война была более 20 лет назад. Первой горячей точкой была Руанда. Это был первый раз, когда я видел убитого человека, когда я слышал выстрел. Все, что у меня осталось после того времени – это ночь с очень красивой чернокожей девушкой, за которой в мирное время я бы мог долго ухаживать. Она мне рассказывала, как соседи убивали ее семью, а она просто скрылась на чердаке. Потом рассказала, как пережила эту войну. Она была очень красивой и за свою жизнь расплачивалась своим телом. Я тогда до конца не понял того, что услышал.
Из любой горячей точки я привожу много историй. Каждый раз, когда возвращаюсь, думаю о том, что я привез с этой войны. Что осталось от работы в Грузии – это молодые солдатики, которые поехали побеждать в Осетию, а потом вытаскивали тела своих друзей. Когда солдата убивают, его нельзя просто похоронить − у него могут быть снаряды, его нужно раздеть. И вот эти грузинские солдатики раздевали своих друзей. И я видел их глаза.
В Грузии я работал с журналисткой, которая делала снимки и была первый раз на войне. Мы доехали до буферной зоны. Там каждый вечер горели дома, там каждый вечер погибали люди, но журналистка, как мне показалось, была разочарована. Она думала, что война – это наступление. Я сказал ей, что это и есть настоящая война. Война – это женщина, которая может завтра погибнуть, потому что к ней не может приехать «скорая», а у нее высокое давление.
Война меняет очень внезапно. Ты возвращаешься и думаешь, что, возможно, ты стал немного циничнее, возможно, шутки стали пожестче. Вчера мы ужинали вместе с женой и друзьями. Кто-то спросил, о чем я буду говорить на форуме, и я сказал: «О том, как война меняет людей». На что моя жена ответила: «Когда ты ложишься спать, ты плачешь. Война меняет не только тебя – она меняет жизнь всей нашей семьи».
Напомню, ранее свое мнение о том, как меняются стандарты журналистики мирного времени в условиях войны, высказал журналист Алексей Бобровников.
Дуся
Фото: telegraf.com.ua, facebook.com, Алина Смутко, ucu.edu.ua
