Анатолий Бойко: «Фотографу нельзя становиться близким для тех, кто остается на войне»

"Среди фотографов много таких ребят, которые считают, что поехать в зону АТО работать — это наш долг, наш вклад. Мы так помогаем нашим солдатам — даже тем, что остаемся с ними хотя бы на несколько дней или просто находишься рядом"

Фотографы редко дают интервью: люди они занятые, говорят неохотно и отличаются редкой в журналистской среде цеховой солидарностью. Но я все же уговорила рассказать о поездках в зону АТО, о Майдане, о том, что происходит по обе стороны фронта, фотографа Анатолия Бойко, бывшего сотрудника газеты «Вести», побывавшего на войне.

О первой поездке в зону АТО, русских и  политике

Первый раз я поехал в конце августа, уже когда Иловайск был, на съемки для журнала «Репортер». Это, скажем так, была самая комфортная командировка из всех моих более поздних. С хорошо известной журналисткой Инной Павловой (Золотухиной) тогда я ехал — у нее очень много контактов и с той, и с другой стороны, так что все налажено было даже в тех непонятных условиях.

Ехали мы прямо из Киева, за нами машина приехала, которую вел таксист из местных, из тех краев, — мне кажется, с ним сама Инна договаривалась. Вообще, я планировал поехать чуть раньше самостоятельно — так как в наших редакциях в принципе никто никого никуда не посылает. Кроме телевизионщиков и агентских, таких как Reuters, AFP, AP я, по крайней мере, никого не знаю — потому что все это и риски, и очень большие затраты. Так что я хотел сам поехать на восток, когда он не то чтобы на военном положении, но очень неспокойный был. Но не получилось, и поехал уже в августе.

Русские офицеры в Соледаре/ Фото: Анатолий Бойко

Инна смогла так организовать, что мы поехали несколько раз и на ту сторону. В Новоазовске были, когда его уже оккупировали. Его вообще мало обстреливали, разрушено было всего несколько домов и амбулатория, причем снаряды от сепаратистов прилетели, — по направлению было видно, за угол же снаряд не прилетит… Так что наши тогда просто сдали Новоазовск — и все. Кажется, это политика какая-то, а не реальная война.

Были и в Широкино, которое на тот момент было ничьим — наши уже ушли, а те еще не пришли. Хотя мне кажется, это нелогично в военном плане — сдать Широкино: там были наши очень хорошо укрепленные позиции, здорово все обустроено было. В Широкино местные жители в тот момент думали, что наши скоро снова войдут туда, и все будет нормально, как раньше. Это те, кто постарше, так думал. А молодежь — по-разному, но были и те, кто радовался, что, как они говорили, «русские пришли».

Стеснительные русские/ Фото: Анатолий Бойко

Кстати, о русских. Был один такой момент, когда мы ехали «на ту сторону». У нас проверяли документы на одном из нескольких блокпостов на въезде в Новоазовск. Увидели нашу с Инной киевскую прописку, покрутили паспорта — мы были там чуть ли единственные из украинских журналистов, и до сих пор, я думаю, больше не было там наших журналистов. Но то ли они нас ждали, то ли договоренность была, в общем, тот, кто проверял у нас документы, вообще ничего не сказал — просто пропустил. А вот у водителя когда документы проверяли, один сказал: «У вас в ГарлОвке прописка?» Ну, понятно же, что ни один украинец не скажет ГорлОвка, — ни львовский, ни донецкий, ни крымский. Так что понятно было, что это — русские. Я их спросил тогда: «А вы, ребята, местные?» Да нет, говорят, мы донецкие.

Очень напряженная была ситуация, да и вообще все злобно там было при прохождении блокпостов. Сейчас прокручиваю ситуацию и понимаю — без каких-либо предварительных личных договоренностей проехать туда нельзя. Сейчас вот все говорят, что при аккредитации в Минобороны для поездки в зону АТО нужно указать, какое у тебя редакционное задание. А какое у тебя там может быть задание? Едешь туда и что-то делаешь — если повезет, возвращаешься с кадрами, целый и невредимый. Это же война — ее и снимаешь.

О Межигорье, панике и брониках

Никаких курсов подготовки у нас в редакции не было — ни медицинской, ни какой-либо другой. Каски и противогазы выдали, да, когда уже на Грушевского все было — а броник редакционный я впервые одел, когда Майдан уже кончился, и я поехал в Межигорье 23 февраля. И в этом бронике — это адски тяжело, неудобно и жарко — бродил там по огромной территории. Это сейчас уже понимаешь, что тогда Межигорье было уже брошенным, а тогда все было под вопросом: где Янукович, что дальше будет, есть там кто-то еще или нет. Я был там в первой десятке людей, с другими журналистами — в том числе с погибшим потом на Донбассе Андреем Стениным, — мы еще на баррикадах познакомились, и в Межигорье вместе были. Я тогда все время со смартфоном ходил, читал в фейсбуке ленту, а там всякие слухи, паника, кто-то пишет, что уже летят российские десантники в Киев. Кто его знает, как могло быть? Могли же и пострелять запросто. Так что тогда вот нам редакция здорово помогла с этими брониками.

Макс Левин за раотой/ Фото: Анатолий Бойко

Кстати, во время Майдана ИМИ нам очень помогал — и жилетки «Пресса» нам выдали, и какие-то наклейки, и что-то другое. Хотя теперь мы-то знаем, что это все ни от чего не защищает. ИМИ же компенсировало и побитую технику — ни редакции, ни профсоюзы, ни тем более государство не помогли тем, у кого во время Майдана техника пострадала. А какие-то незнакомые люди из Европы компенсировали затраты; фотографы и сейчас об этом вспоминают — Чернышов, Степанов, другие ребята. И тренинг по общей медицине четырехдневный, который я прошел позже, тот же ИМИ проводил — один день практика, остальное — теория. Неплохие были тренеры. Теперь, не дай бог что случится, я себе или другому первую помощь оказать могу — после тренинга, на ютьюбе роликов насмотрелся, да еще армейские какие-то навыки остались в памяти. Но все равно для поездок в АТО нужен еще сертификат и более серьезные знания. Но самое главное я уже усвоил: при ранении первым делом надо человека раздеть, потому что он может и не понимать, что с ним. Я не знаю, как было с Сережей Николаевым. Вопросы там есть. А человека нет.

О новостийщиках, формате и пи*дорезе

Я еще раз восемь после той поездки с Золотухиной был в зоне АТО — мы с ней тогда достаточно долго пробыли, меня теперь даже тянет туда. Чувствуешь свою нужность. Приходишь, например, к солдатам, общаешься с ними. Сначала тебя жестко встречают, конечно: «А, пресса, приехали-уехали!». Они ведь судят по телевизионщикам в основном. А у новостей любых — «Интер» это, «112», «1+1» — есть определенная специфика. Какая у них картинка? Общий план, потом стендап — баланс белого выставили, минут пять поснимали — и уехали. Потолок у телевизионщиков — это стендап в Песках, там есть узнаваемые места, насколько это можно вообще показывать. Или станут возле знака «Дебальцево», или возле горсовета; в Попасной — возле нулевого блокпоста, тоже место узнаваемое. Может быть, еще по дороге снимут, если что-то где-то разбили, какую-то технику, то есть шанс, что туда прилетит — очень маленький. Конечно, опасность есть для всех — но новостийщики там меньше всех времени проводят, мне так показалось.

Под Дебальцево/Фото: Анатолий Бойко

А наших солдат это раздражает — потому что журналисты им внимания мало уделяют. Могут кого-то дернуть, записать, он скажет две-три минуты, а журналисты оставят одну фразу, допустим. Я понимаю, что это формат — а солдаты не хотят понимать: он высказывался, у него наболело, а потом это не показали. Совсем другое дело, когда приезжают ребята, делают авторские программы.

Тренировка солдат/ Фото: Анатолий Бойко

Новостийщиков-телевизионщиков страхуют, насколько я знаю. А у меня страховки нет. Уверен, что ни одна страховая мне ее и не даст, а в редакции об этом даже не заговаривали. Конечно, я понимаю, что это опасно, но говорю не только о себе — среди фотографов много таких ребят, которые считают, что поехать туда работать — это наш долг, наш вклад. Я думаю, что мы так помогаем нашим солдатам — даже тем, что остаешься с ними хотя бы на несколько дней или даже ночуешь там. Просто долго рядом с ними находишься — и совсем с другим настроением солдаты остаются воевать дальше. Мне кажется, что это серьезная поддержка, когда на войне, среди солдат, есть гражданские — особенно когда у них, как они это называют, «пи*дорез» — я прошу прощения, конечно, но другого слова нет.

О той стороне фронта

С той стороны я был пять раз: три раза с Золотухиной и позже еще дважды. Вообще, я с самого начала планировал поехать сам, без задания «Вестей» — с фотокорреспондентом Максом Левиным из «Левого берега», мы давно с ним дружим. Вот как раз когда он в Иловайск поехал и волонтеры ему машину дали — я тоже должен был ехать, но по личным причинам не смог. А Макса и других коллег тогда практически закрыли в Иловайском котле, но они прорвались. А я буквально в те же дни оказался с Золотухиной очень близко от Макса. Есть такое место — Новокатериновка, там была страшная бойня, наш БМП там подорвали вместе с колонной техники. Вот эти кадры, с висевшим на проводах нашим убитым, я там делал — и еще россияне имели туда доступ, они там тоже снимали, на день раньше приехали.

Вообще российских фотографов там достаточно много. Они и тут свободно работают, и туда свободно ездят снимать. С некоторыми из них я знаком — и в большинстве своем они переживают за Украину. Есть, конечно, и такие, как говорится, «ватные», но большинство московских коллег на самом деле любят Украину и очень переживают о том, что здесь происходит.

Сепаратисты в Новоекатериновке/ Фото: Анатолий Бойко

Следующий раз я уже с Левиным поехал на выборы на Донбассе, как раз когда была эпопея с 31-м блокпостом. Очень красивая стояла осень. Перед поездкой оказалось, что броник негде взять. У меня своего нет, дорогой он — а редакционный был занят, «Секретні матеріали», с которыми я тоже ездил снимать, и AFP свои выдавали. Решил поехать так. А сумка из-под броника у меня есть, я в нее еды насовал, и Макс решил, что в ней бронежилет. А когда понял, что там еда — ругал меня страшно. Прав был, конечно, и может быть из-за отсутствия броника мы в горячие места тогда и не поехали. Хотя там везде горячо — в Песках, например, очень опасно. Я был там трижды.

Тележурналист Сергей Тахмазов в укрытии под острелом в Дебальцево/ Фото: Анатолий Бойко

Последний раз я был в зоне АТО зимой, еще 30 января, когда было совсем ужасно под Дебальцево: настоящая война, все рвалось вокруг, а мы пытались снять то, что снять в принципе невозможно — летит отовсюду, всюду страшно… Местные по-разному к этому относятся. Одна мама с ребеночком, которая неделю в подвале сидела, спрашивала у нас: «Вы же нас не бросите?» У нас, у журналистов. А что им ответить? Я говорил ей — давайте вывезем вас. Она мне отвечает: я выйти боюсь, не говоря уже ехать куда. А ребенок малюсенький. И женщина не то чтобы за «ДНР» или «ЛНР», как мне показалось. Просто боится ехать.

А когда мы с Максом в Попасной были, нас попросили люди заехать туда, забрать в машину двух женщин, с тремя сумками и одним монитором, и вывозили их оттуда. Обстрел из «Градов» как раз был — воздух там пах порохом, вокруг воронки, воронки… Мертвых нету, живой слесарь ходит, кто-то из-за забора кричит: «Где Маруся твоя?» «Да, — отвечает, — отвез в Москву». Кто куда бежит — просто куда может, не важно, за Украину или за Россию, просто от войны бегут.

Анатолий Бойко в зоне АТО/ Фото: David Mdzinarishvili

Я вообще сторонников России и всего такого видел в больших количествах, только когда титушек на Антимайдан свозили. А там, за линией фронта, не видел их много. По ощущениям — процента два всего активных за «ДНР-ЛНР». А в Новокатериновке когда были — вообще ни одного человека не видел, чтобы за них были. Все гражданские надеялись, что через день-два, может через неделю, все опять назад вернется, и будет Украина.

С некоторыми, пока там снимаешь, конечно, становишься не то чтобы друзьями, но все равно как-то сближаешься. Хотя на самом деле фотографу нельзя становится близким для тех, кто там остается. Может, кто-то и научился держать дистанцию, но мне было очень трудно.

О работе в газете «Вести», орках и «Нью-Йорк Таймс»

В «Вестях» мне никто не говорил прямо, что чего-то снимать нельзя. Да и криво тоже. Странно было вот что: например, на Майдан мы сами, по собственной инициативе, шли снимать — нас от редакции никто туда не посылал. Только на опросы какие-то на улицах, ну и снять — есть портрет Юльки на Йолке, или нет. Снять огород, который потом там разбили, или там проституток — такие задания были.

Вот, например, на День соборности у меня было задание снимать нашу олимпийскую сборную, которая в Сочи ехала. Времени до съемки было много, и решил как всегда пойти на Майдан поснимать. Прихожу, а мне говорят, уже двух убили. И тут как раз началась атака со стороны «Беркута» и я в тылу у них оказался, зацепился за какую-то проволоку. Звоню своему журналисту, говорю, что на пресс-конференцию к олимпийцам не приду. Из редакции, когда узнали, что я там, сразу звонит мой непосредственный начальник из «Вестей», и говорит: «Возвращайтесь немедленно, нечего вам там делать», — думаю, они о нашей безопасности беспокоились. Я, честно говоря, даже если бы захотел, не смог бы выйти из оцепления. И стал снимать со своими коллегами — Сашей Ратушняком и Сергеем Харченко. Было там пару карточек, черно-белых — здорово получились. Я, конечно, не говорю, что вообще здорово это — люди в крови, ужас, нападают, бьют кого-то. Но потом, когда уже адреналин исчез и ты вернулся домой, смотришь на собственные кадры, — а там орки, орки, орки, орки… Это и красиво, и страшно. Одна из этих фотографий потом, кстати, вошла в небольшой фильм, — какие-то западные эксперты рассказывали о моей фотографии. (Между прочим, это фотографию Бойко сравнивали с кадрами из «Броненосца "Потемкина"» Эйзенштейна. — прим. Дуся)

Перед началом атаки "Беркута"/ Фото: Анатолий Бойко

Я в редакции сливал все эти фото, но, к сожалению, они в печать редко шли. Нам, конечно, не запрещали снимать для себя, и я как фрилансер работал еще и для агентства AFP. Так что эту фотографию с «Беркутом» потом New York Times для главной страницы купил у АFP. Для фотографа это очень круто. А «Вести» с того же события предпочли купить у УНИАН фото. Почему так вышло, я не знаю — может быть, фотография УНИАНа для материала больше подходила.

Солдаты под Дебальцево/ Фото: Анатолий Бойко

Можно было бы работать с ними и дальше, с «Вестями», — у них нормальные средства в производство вложены. Хотя, конечно, много слухов ходило, что это газета то ли Путина, то ли Медведчука. Хорошо, что коллеги судят о тебе все-таки не по месту работы, а по тому, как ты ее делаешь. Хотя без поддевок не обходилось, но добрых, слава Богу.

Я предпочитаю просто делать свою работу, но благодаря настойчивости друзей удалось поучаствовать в выставках, и в книгу про Майдан мои кадры взяли, и вот бывший посол Канады организовал у себя в стране выставку про Майдан, проехала она десять городов. Конечно, они взяли не те фото, которые я хотел. Наши девочки, когда отбирали мои фото к выставке, плакали даже, звонили и писали, — а потом стали просить: дайте, пожалуйста, помягче фото, еще мягче… для канадцев и диаспоры это слишком жестко. Я хоть и видел Майдан по-другому, выбрал для них фото, которые они просили: люди в любом случае должны были увидеть Майдан — для этого же мы и работаем, да?

О Майдане, «Беркуте» и нападениях на журналистов

Моя аппаратура не позволяет качественно снимать в темноте, и за исключением 19 января, когда было очень много огня, я в основном днем снимал. А днем столкновений ожидалось меньше, чем ночью. Сейчас, кстати, смешно говорить, но тогда нам казалось, что людей не станут штурмовать, бить из-за присутствия прессы. Так что мы ходили на Майдан постоянно: ночью я дежурил не как фотограф, а днем — как фотограф, ну и работу надо было выполнять, никого же не волновало, что мы там все время. Случалось иногда, что по несколько суток на ногах был. Так что когда на Михайловской все были, и 11 декабря, когда штурмовали баррикады, и на Банковой, когда больше всего моих знакомых и коллег пострадало, — я отсыпался. Бог миловал, как говорится.

Майдан, 18 февраля. Фотокора Владимира Бородина избил и ограбил "Беркут"/ Фото: Анатолий Бойко

А попало мне один только раз. У меня 19 января день рождения, обычно я жене говорю, что снимать иду, на работе выходной беру — и иду на лед, приношу коньяк, конфеты коллегам, которые снимают, как в проруби на Крещение купаются. А тут первый раз дома остался; а жена смотрела телевизор и говорит мне: смотри, что на Грушевского творится. Я быстро туда засобирался — а жена спрашивает: а вдруг в гости кто придет? Ну, у моей дочки день рождения со мной в один день, так что говорю ей — вот вы ее поздравляйте. И побежал. Там вот и получил «хорошо»: прилетела светошумовая граната, и меня сильно контузило. Кстати, у меня на тот момент на голове шлем был редакционный, и помог он мне очень. И от взрыва, и от камней, которые прилетали дважды прямо в голову. Один раз в меня камнем ВВ-шники попали, а второй раз с нашей стороны прилетело — придурков же хватало. А граната в ногу прилетела. Хорошо, что рядом фотограф был, Виталий Лазебник, который сейчас служит в АТО, он меня спасал после легкой контузии. Когда пришел домой, уже штаны не смог снять — так отекла нога, думал, что перелом, но все обошлось гематомами. На мне много штанов было, я шел на целую ночь, хоть потом оказалось, что на полтора суток. Мне говорили к врачу сходить, когда все это прилетело — но я решил работать. А что делать было? Кто-то же должен был снимать? И просто быть там. У людей-то было похуже. Вон коллеге нашему Василию Максимову такая же светошумовая граната сильно посекла ногу, и обувь пробило. Казалось бы — граната, а они и с гайками были, и с чем угодно.

А когда было два Майдана, на Европейской и студенческий, за день или два до разгона студентов, нас хорошо отлупцевал «Беркут». Многим нашим досталось там, больше всех Парубию, который пытался остановить этих беркутовцев. Ох они и лупили его! «Депутат! — кричали, — на тебе, на тебе еще». Если бы не стало плохо Кармазину, который там тоже был и которого они сильно ударили, и ему скорая не понадобилось, Парубия и дальше бы лупили — там человек двадцать над нами «старались». Но мы ж не пишущие, мы снимающие — так что об этом эпизоде как-то и не писали.

После Майдана и всех нападений, мы, сначала киевские фоторепртеры, а потом и украинские, создали небольшой фонд взаимопомощи: коллеги жертвуют туда и свои деньги, и те, которые поступают от продажи фотографий, которые участвуют в выставках. На вырученные средства мы и бронники покупаем, и аппаратуру ремонтируем, лечим пострадавших и помогаем семьям погибших.

Об аккредитации, блокпостах и Сереже Николаеве

Я, конечно, аккредитован в Минобороны. Обязательно. Но зачем это нужно, я так и не понял. С этой карточкой я везде ездил, но на блокпостах ее покрутят в руках и спрашивают: «А что это такое?». В основном, люди смотрят паспорт. Какие вообще там дополнительные документы нужны? У нас нет военного положения в стране, мы граждане Украины, и все имеют право туда ехать, я так считаю. Никто не имеет права нас не пускать туда. Вопросы, конечно, возникают — потому что все машины практически досматриваются и почти всегда спрашивают, почему у нас с собой бронежилеты. Вроде бы у рядового гражданина не должно быть бронежилетов. Отвечаем, что мы пресса и тогда удостоверение показываем. Но не аккредитацию эту от Минобороны.

Беруктовец из Черновцов/ Фото: Анатолий Бойко

На разных блокпостах люди разные. Вот там, где Настя Станко и Костя Реуцкий, там ребята агрессивные, я знаю этот пост, проезжал там пару раз. Но в целом всё от людей зависит, причем от людей с обеих сторон, и от ситуации. Если журналисты начинают себя в грудь кулаком бить, вызывающе вести себя — это может закончиться конфликтом. В конце концов, ну и что, что ты журналист; мало ли какой ты журналист? Ну и те, конечно, тоже не подарок бывают. Хотя «Беркут» «Беркуту» рознь. Я был как-то на блокпосту под Счастьем, где «Беркут» из Черновцов стоял, — так там нормальные ребята. Блокпост этот такой проблемный был, его нормально даже снять нельзя было — чтобы не привязать к местности. Хотя со временем это до автоматизма доходит — или в землю снимаешь, или чтобы неба было много, чтобы нельзя было опознать ничего на снимках.

Под Волновахой/ Фото: Анатолий Бойко

Но снимать мы все равно должны, просто фотограф сам должен понимать, что, как и когда можно снимать и публиковать. Я много снял того, что не буду публиковать ближайший год, может, дольше, — до тех пор, пока эти кадры не потеряют свою информативную актуальность. Бывает, что и меньше времени проходит до тех пор, когда уже можно публиковать. Например, то же Дебальцево: когда я снимал — нельзя было показывать многие кадры, что бы не засветить расположение наших ребят. А сейчас Дебальцево не под нами, и уже можно публиковать оттуда любые фото. Людей тоже надо аккуратно снимать — они герои, воюют там, и если их опознают, то могут пострадать родственники в оккупированных городах. В общем, сложно там работать. Но достаточно много моих коллег туда все равно едет, несмотря на сложности и риски.

А с Сережей вот как было: мы хоронили коллегу-фотографа Антона Киреева, он добровольцем в «Правый сектор» пошел воевать и в Песках погиб; отпевали его в Михайловском соборе. Мы не поехали на поминки, а взяли с коллегами по двадцать грамм и сели на Пейзажке. Я говорил ему, что меня уже тянет туда, на войну, это как мания какая-то. Ну и спросил его: а вас не посылают? А он так бурно воспринял этот мой вопрос, обиделся даже: «Нет, не посылают, говорит. А я и не хочу! Чего ради я должен ехать, рисковать жизнью?» Он понял потом, что я не хотел его обидеть, просто о себе рассказывал. А он все-таки поехал потом. Первый раз, кстати, поехал. И последний. Взял отпуск, сорвался и поехал.         

Ваша Дуся

Фото: Анатолий Бойко, Макс Левин, David Mdzinarishvili