«Давайте пригласим Павлычко – пусть нам тут споет!»: как провозглашали независимость Украины
В преддверии Дня независимости я попросила украинских журналистов вспомнить, как они провели 24 августа 1991 года. Истории об этом дне у всех разные. Для многих эта дата была совершенно незначимой: кто-то занимался своими повседневными делами, кто-то был в отпуске, а кто-то – в деревне у бабушки. Но целый ряд журналистов в этот день находились в Раде и были свидетелями провозглашения Акта о независимости Украины. Среди них был и Даниил Яневский, с воспоминаний которого мы начинаем целый цикл материалов о том дне.
У Яневского существуют архив ежедневников, в которых он десятилетиями записывал важные (и не очень) события календарного года. Есть такой ежедневник и за 1991 год, где, вперемежку с напоминаниями позвонить кому-то, набросками плана диссертации, телефонами друзей и сотрудников, вырезками любопытных статей из газет (одна, например, из самарской провинциальной газеты, касалась каббалы) – сохранились и записи о самом важном за этот день. И только за 19 августа 1991 года в записной книжке ничего нет:
– На тот момент я был старшим научным сотрудником в Институте истории, кандидатом наук, писал работу по Центральной Раде, – рассказывает Яневский. – Точнее, переписывал от руки архив Центральной Рады: выносил бумажки из архива в трусах, делал с них шесть копий, разносил по знакомым, чтобы не поймали, и снова все возвращал в архив. После этого перепечатывал их на машинке «Ятрань». Таким образом переписал весь архив, затем начал его публиковать – и против меня возбудили уголовное дело по факту кражи документов. Одновременно я был парламентским корреспондентом журнала «Філософська і соціологічна думка».
Девятнадцатого августа, в полдевятого утра (помню, что это был понедельник) я героически прибыл в КАДИ на курсы английского языка, которые вела канадский волонтер Бренда Новак (почему-то запомнил ее имя). Захожу – в каптерке сидит сторож, играет «Лебединое озеро». Мы поздоровались, я спросил, какие новости – он отвечает, что убили Горбачева.
– Как убили?
– Сам не знаю, ждем сообщения по радио, сейчас все расскажут.
Я развернулся – и бегом к Раде (у меня всегда была с собой аккредитация в Раду). А Киев совершенно пустой. Я такой же пустой город видел только в 1986 году, когда Чернобыль взорвался – ни транспорта, ни людей. А утро свежее, ясное, небо чистое, ветерок… Я бегу вниз на Майдан – думаю, надо посмотреть, что происходит, Горбачева же убили! Тут из-за угла, практически возле института Истории на Грушевского, выруливает мой друг Юрий Бауман со своей девушкой, теперь уже давно женой, Алиной Артюх, дочерью Мирослава Поповича, и они мне задают совершенно естественный утром 19 августа вопрос: у тебя клей есть?
Я, конечно, сильно удивился, но отвечаю: «С собой нет, но в пятницу в институте нам выдавали канцелярские принадлежности, и среди них клей». – «Неси!»
Я бегу на пятый этаж (помню, ключ от кабинета хранился в пожарном ящике), открываю и достаю из стола весь клей, который там был.
Выскакиваю – и мы идем клеить листовки, в 9:15 утра, уже отпечатанные на машинке по три штуки на один лист А4, еще не разрезанные, с призывом спасать демократию и Горбачева. Их, как выяснилось, напечатала известная в академических кругах мама Лида (то есть жена Поповича) – за Горбачева, против ГКЧП. А еще у Алины был рукописный плакат с тем же содержанием – «Долой ГКЧП! Защитим перестройку!», – который позже она развернула на всю ширину рук и стояла с ним на Майдане. Это фото обошло потом полмира.
В общем, так получилось, что мы весь день клеили листовки. Причем был такой смешной момент: к нам в переходе метро подошел милиционер с двумя ветеранами-дружинниками и говорит: «А что вы тут портите стены? Кто вам позволил? Что за хулиганство?» «Вешаем листовки в поддержку Генерального секретаря КПСС, президента СССР Горбачева», – отвечаем. «А на каком основании?», – спрашивают уже менее агрессивно. «На том, – говорю, – что от нас этого требует наша совесть коммунистов и граждан СССР». Они чуть не упали, а потом тихонечко исчезли.
Потом уже стал собираться народ, часам к 11 утра. Но это было все равно как-то странно: возле памятника Ленина, наверху Майдана, какие-то люди, человек пятьдесят, слушают «Радио Свобода» и «Голос Америки», а на противоположной стороне, возле фонтанов, все гуляют, едят мороженое, подростки играют в ручеек. Тут мир ломается, а им по барабану.
Потом была пресс-конференция Янаева, у которого так показательно руки дрожали, все уже стало ясно, и, в общем, мы дожили до 24 августа: 20-го я писал статью, мне вручили какую-то грамоту за успехи, 21-го у меня была высокая температура. В четверг, 22-го августа, я писал в архиве статью по конституциям УНР, 23-го мы обсуждали планы редакции, а 24-го весь день я просидел в Верховной Раде. Как раз период отпусков, многие журналисты уехали, так что на балконе было немноголюдно. Ефрем Лукацкий сделал там прекрасные фотографии. Были Мыкола Вересень, Елена Губина, группа американских журналистов – Мэри Миссион, Марта Дычок, Христина Лапычак, Ирина Ярусевич, пресс-секретарь «Руха» в Нью-Йорке, – и все они околачивались в бюро Ukraine Weekly, где тогда работала Марта Коломиец. У них был единственный доступный факс.
Мы все сидели на балконе, а вокруг бегали, как полоумные, депутаты. Кравчук открывает заседание, на трибуну выходит Станислав Гуренко (помню, что в синем клубном пиджаке с какими-то блестящими пуговицами), что-то начинает говорить – и я думал, что руховцы просто его разорвут (Гуренко – последний председатель ЦК Компартии Украины. – Прим. ред.), а коммунисты сидят тише воды ниже травы. И их «Группа 239» тут же предложила перерыв и отправилась в кинозал. Нас туда пригласил Гуренко – фактически он был руководителем группы, хотя формально ее возглавлял Мороз. Гуренко, надо отметить, всегда был очень корректен с журналистами и согласился на наше присутствие на их совещании в кулуарах. Точнее, в кинозале.
Крик стоял ужасный, совершенно безумный – все они пытались решить, что делать. В какой-то момент кто-то предложил пригласить Дмытра Павлычко – он был мостиком, посредником между двумя тогдашними условными фракциями – коммунистической «Группой 239» и Народной Радой вместе со всеми к ней примкнувшими. Коммунисты стали кричать: «Давайте запросимо Павличка – нехай він тут нам заспіває!» Кто-то побежал за ним – и он в итоге залез на сцену. Оттуда Павлычко произнес краткую прочувствованную речь, смысл которой сводился к тому, что у них, пид*расов, есть уникальный шанс наконец легализовать свою власть в стране. «Вы же направляющая, вдохновляющая и руководящая сила в республике, 25 процентов промышленного потенциала Советского Союза в ваших руках – так оформите же наконец свою власть!» – я цитирую не дословно, но смысл речи Павлычко был именно такой.
Конечно, он их убедил, однако они тут же начали (и совершенно правильно) волноваться относительно легитимности этой процедуры, потому что не было механизмов выхода из СССР, было непонятно, как это все оформить. Что будет с экономикой, как сложатся отношения с «братскими народами», юридически они сами попадали в сложную ситуацию – их же избирали с мандатом УССР, а не Украины… Я уже не помню, кто именно, но точно из коммунистов кто-то предложил вынести вопрос на референдум – ведь нужен был правовой путь, и в этом они были совершенно правы. Кроме того, таким решением они свой зад прикрывали: если все пройдет нормально, то они прикроются решением народа Украины, а нет – скажут потом в Москве, что они время тянули. Так что политически они поступали грамотно.
Но руховцы в этот момент совершенно сошли с ума – требовали немедленно объявить независимость. «Поточний політичний момент ставить в порядок денний питання про проголошення незалежності України», – точно помню, как Черновол это сказал. Мы чуть со стульев не попадали: кто руководит, конституция, постгеноцидное общество, Голодомор, система внешних союзов – как это все за один день решить? Сорок семь миллионов человек, всем надо есть, во что-то одеваться – где все это брать? Если делать все, то постепенно.
Но после речи Павлычко коммунисты тоже ломанулись в зал – голосовать. Правда, пока неясно, за что – документа-то никакого нет! Его и написал на тетрадном листе, на колене, Левко Лукьяненко. Написал, надо заметить, юридически и политически совершенно абсурдный документ, который могли принять только в психиатрической лечебнице. Он ведь начинается с фразы: «Виходячи із смертельної небезпеки, яка нависла була над Україною...» А это абсурдное заявление, ведь никакой Украины на тот момент не было – была УССР, с формальным суверенитетом, с Политбюро, собственной Конституцией и Уголовным кодексом, была представлена в международных организациях, в том числе в ЮНЕСКО и ООН, и даже с 1919 года была членом Всемирного почтового союза. Кроме того, что не было Украины, не было и смертельной угрозы. О чем идет речь? О ГКЧП? Так его уже не существовало. На нас США напали? РФ? Это еще один абсурд.
Могли же сослаться на народ Украины, на право на самоопределение народа и создание собственного государства, но они этого не сделали! (В тексте Акта третьим пунктом указано: «Виходячи з права на самовизначення, передбаченого Статутом ООН та іншими міжнародно-правовими документами». – Прим. ред.)
В итоге текст был написан, депутаты договорились, что его зачитает Лукьяненко – и это логично, потому что человек 26 лет отсидел в лагерях за требование конституционного отделения Украины от СССР. Но, как это было видно с балкона (возможно, я что-то неправильно понял), Владимир Яворивский решил проверить ошибки в тексте, может, запятые… В этот момент Кравчук кричит: «Где этот ваш документ?» И Яворивский выскакивает на трибуну и читает этот текст. Его принимают большинством голосов, и лишь один – депутат Корнеев – голосует против.
А дальше – стандартный набор украинских развлечений: крики, потом все начинают петь, брататься и фотографироваться. Только коммунисты сидят притихшие. В этот момент я смотрю с балкона – руховцы волокут в зал колоссальных размеров прапор. И апофеоз абсурда: они этим прапором обвивают трибуну, а над ней – Ленин, который, как получилось, попирает ногами украинский флаг. И наступает вечер.
Дуся
Фото: Укринформ,bigfoto.in.ua, Мустафа Найем, Максим Лисовой
