Как российские журналисты допрашивают украинских пленных
Российский журналист Андрей Архангельский написал статью для ресурса «Colta.ru» о том, как его «коллеги» допрашивают украинских военнопленных. Публикую нго материал в полной версии:
«— Тебе стыдно? — мы слышим голос, задающий вопросы стоящему на коленях человеку, и видим микрофон с надписью «ЛайфНьюз». — Ты знаешь, сколько здесь сегодня людей погибло?
— Да, — отвечает пленный. — Стыдно.
— За что тебе стыдно? — риторически спрашивает тот же голос, идеально, так сказать, сливаясь с криками толпы.
Другой сюжет — разговор с пленным, Вадимом Б., где он произносит отчетливо: «Больше. Я. На них. Служить. Не пойду» — после едва заметной перебивки, без вопроса, глядя в камеру.
В репортаже «Устали воевать», который стал поводом для заявления Дуньи Миятович, представителя ОБСЕ по вопросам свободы СМИ, — она назвала репортаж «неэтичным и неприемлемым» — корреспондент настойчиво спрашивает у пленных: «Где вы дислоцировались? Какая у тебя стояла задача?» В более длинном фрагменте беседы слышно, как другому пленному, рядом, задают те же вопросы («Из какой ты части?»), и тоже непонятно, следователь их задает или журналист.
Корреспонденту кажется сейчас, что любое слово — врага, по здешним представлениям, пришедшего «оттуда», — распахнет тайную дверь и откроются страшные глубины. Но двери никакой нет, ее давно сорвало взрывом, там развалины и сплошные дыры — не обнаруживается ничего, кроме человеческой боли, страха и отчаяния. Он — просто живой свидетель ада. Общего ада, надо заметить.
Пленный, в отличие от журналиста, несвободен. Вокруг стоят люди, только что вернувшиеся из того самого боя, и любое неверное слово может стать роковым. И он отвечает на вопросы так, как всегда отвечают пленные: я водитель (интендант, повар), мое дело маленькое, воевал недолго, думаете, я хотел воевать, и все в таком духе. Корреспондент рефреном: «Из какой ты бригады?» — и у другого пленного, который лежит на каталке: «Род войск? Из какой ты бригады?» Все это звучит по-деловому, но это не та война, чтобы выпытывать у пленных номера частей, тем более что все они более-менее известны. Солдат отвечает как любой солдат: не знаю, откуда я знаю, зачем мне знать.
В другом известном ролике пленных опрашивают, из каких они областей, — словно речь идет не о XXI веке, а о XVII. Но задается вопрос с такой серьезностью, как будто сейчас опять-таки откроется потайная дверь и оттуда вылетит важный знак — чтобы мы все окончательно «поняли», — однако там тоже нет ничего, кроме боли и страха, с которыми произносятся названия украинских областей, районов, местечек и деревень.
«Пошел, потому что заставили» — это штамп, так тоже все говорят в плену, и любая пропаганда этим пользуется, чтобы сказать: вот, солдат чужих армий заставляют воевать насильно, а наши воюют по зову сердца. Это рассчитано на дезорганизацию тех, кто увидит этот ролик. Теперь все эти ролики воспринимаются как рассказ не только о пленных, но и о тех, кто эти ролики делает; неконтролируемый эффект. Потому что все уже знают, как и зачем это делается.
Самое тут, пожалуй, непривычное — вопрос о стыде. Бывали на территории бывшего СССР и другие войны, где вопросов вообще не задавали. Но журналист, формально находящийся на территории другого государства и на «чужой войне», задающий вопросы о стыде, — это бессмысленно вдвойне. Смысла в этом теперь не больше, чем спрашивать у летящего снаряда, стыдно ли ему, из какой он бригады. Что именно мы хотим услышать от человека, находящегося в плену, лишенного собственной воли?.. Вероятно, мы хотим, чтобы он открыл нам душу — и это, безусловно, случится, нет сомнений. Вот именно сейчас.
Интервьюирование пленного — это такой театр кабуки: все роли — сильного и слабого — расписаны, сильный спрашивает, слабый молчит, опустив голову. Это игра с известной заранее моралью. Ритуал, обмен риторическими фигурами. Вопросы можно задавать любые (из какой области, из какой бригады, стыдно ли), но на самом деле любой вопрос — это утверждение права победителя и ничего более: «ты полностью в моей власти».
Вопросы, касающиеся стыда, — несмотря на крайнюю степень откровенности — точно такая же демонстрация превосходства. Тот, кто спрашивает о стыде, по определению должен знать о нем больше, чем отвечающий. Но тут все проще, говорил Лакан: тут важно не что спрашивают, а кто. Кто задает вопросы, того и дискурс, тот и главный. Примерно такие же вопросы задают второстепенные герои Джеймсу Бонду в фильмах о Джеймсе Бонде. Зрители понимают, что их задают не для того, чтобы получить ответ. Их цель — лишить отвечающего воли и достоинства, их остатков, в плену, который и так, сам по себе, лишает достоинства и воли.
Корреспондент ведет себя так потому, что ему, в сущности, не о чем спрашивать. И он в этот момент примеряет на себя все знакомые ему роли: следователя, военного, условного мирного жителя — всех тех, кого он видит вокруг, это чистая психология. Он задает вопросы как бы «от их лица» — потому что собственной роли у него нет. Потеря самоидентификации, говорят в таких случаях. Но журналист в действительности «не знает», что он журналист. Он не знает, что тут, в этой ситуации, может «от себя самого». Какие у журналиста собственные правила и собственная роль. Потому что он — часть машины, которая все давно за него решила.
Эта машина снимает с тебя личную ответственность — этим она привлекательна. Машина сама организует споры, где никто не спорит; задает слушателям вопросы, в которых заранее известен ответ. Говорит от лица истины и не нуждается в доказательствах. Бесконечно говорит о других, ничего не говоря о себе. Эта машина и есть огромная риторическая, тавтологическая фигура. Ввиду отсутствия собственного смысла она пользуется смыслами из прошлого, а также — из фильмов и книг. Все выглядит похоже на что-то, что уже было, — но на все сразу. Формальнособлюдается конвенция — оказывают помощь раненым, отдают тела погибших родственникам, — но тут же и архаичная практика «перевоспитания» пленных — с помощью толпы, которая тоже знает свою роль.
Сейчас активно обсуждается вопрос: правильно ли на пропаганду отвечать пропагандой. Если отвечать зеркально, тогда придется в конечном итоге повторять и все это тоже; а для этого все-таки нужно иметь особую страсть и настроение — что-то вроде замятинского «мы». Не думаю, что это можно скопировать автоматически, повторить, — не говоря уже о том, что прежде нужно выбросить из головы какие-то универсальные вещи, а в идеале — не знать их вообще. Для этого всего нужно обладать специфическим опытом и талантом; и лучше бы, на мой взгляд, их вообще не иметь», - написал Архангельский.
И правда, они уже что-то перешагнули, российские пропагандисты, такую черту, после которой можно уже все – и какое счастье, что украинские журналисты все еще по эту сторону черты.
Ваша Муся
Фото: Alexander Ermochenko / Getty images / Fotobank.ru
