Кураж, портвейн, ГКЧП: как журналисты встретили независимость в 1991 году

К 24-летию независимости Украины мы публикуем воспоминания украинских журналистов о событиях 19–24 августа 1991 года, свидетелями которых они были. Истории об этом периоде у всех разные. Для многих эта дата была совершенно незначимой: кто-то занимался своими повседневными делами, кто-то был в отпуске, а кто-то – в деревне у бабушки. Но также для многих эти дни запомнились яркими эмоциями, первыми свершениями, комичными ситуациями, шоком и азартом.

Юлия Мостовая, главный редактор «Зеркала недели»:

24 августа 1991 года был двадцать четвертый день моей работы журналистом – я работала под руководством Ларисы Ившиной корреспондентом отдела писем газеты «Київський вісник» (ранее называлась «Прапор комунізму»). Поэтому в Раде в тот день не была, и провозглашение независимости прошло для меня не слишком заметно, вернее, оно было просто логическим продолжением путча 19–21 августа. А вот 19 августа я помню отчетливо.

В тот день я ехала на работу на такси и разговаривала с водителем – я люблю разговаривать с таксистами. Мы беседовали обо всем, но когда я спросила его о путче, он замолчал и категорически отказывался обсуждать то, что произошло: ГКЧП, «Лебединое озеро» по телевизору, пресс-конференцию Янаева, Язова и других мужиков, фамилии которых сейчас уже для многих ничего не значат.  

В 1991 году я совершенно не думала писать о политике – у меня просто обостренное чувство собственного достоинства. И когда люди малодушничают, это вызывает во мне чувство стыда, от которого хочется закрыть лицо руками. И тогда, после разговора (точнее, молчания) с таксистом, я впервые в жизни написала политическую статью о том, как почувствовала холодное дыхание 1937 года. Люди в тот период гласности жили в большей степени информацией, нежели хлебом. В информационном поле все взрывалось, рушились запреты и вскрывались тайны – о политике писали и говорили абсолютно все, тем более таксисты. А тот  замолчал, совершив маленькое предательство по отношению к освобождению, которое тогда переживали люди. В той статье я категорически не соглашалась с действиями Коротича, побоявшегося прилететь из США. Он фактически оставил, бросил свой коллектив журнала «Огонек», который тогда закрыли путчисты. В то время как Ростропович, не крупный, не мощный человек, но настоящий Гулливер духа, взял и приехал в эту снова перевернутую Москву. Это была статья, написанная на эмоции протеста не только по отношению к путчу, но и человеческому малодушию, проявленному многими – от таксиста до Коротича.

Статью опубликовали, однако хочу отметить одну маленькую, но важную деталь: «Київський вісник» был органом Горкома партии. И я благодарна и Ларисе Ившиной, и Александру Ильченко, который замещал тогда Олега Ивановича Сытника, находившегося в те дни в отпуске, за то, что они позволили мне, девочке с улицы, напечатать эту статью. Собственно, она и предопределила все то, чем я теперь занимаюсь, хотя, повторюсь, совершенно не собиралась. Затем, той же осенью, последовало мое первое в жизни интервью – со Збигневом Бжезинским, а чуть позже – с Киссинджером, эдакой рыбой-лоцманом. Он был призван объяснить Америке, что собой представляет Украина, против независимости которой публично выступал Джордж Буш. В общем, если уж я окунулась в тему, то ныряла глубоко.

А само провозглашение независимости воспринималось совершенно естественно и практически не отложилось в памяти – как закономерное следствие того потрясения, которое испытала вся страна в дни путча.

Александр Мартыненко, генеральный директор агентства «Интерфакс-Украина»:

Честно говоря, я не очень хорошо помню 24 августа 1991 года, а вот события 19–21 августа запомнились куда лучше. Тогда я работал корреспондентом в первом украинском общественно-политическом еженедельнике «Ориентир» – русскоязычное издание, которым руководил Валерий Львович Дашевский. У нас была собственная спутниковая тарелка – единственная в Харькове, – и все три дня путча мы просидели, глядя CNN. Двое суток просто сидели и смотрели, периодически позванивая во всевозможные города – в Москву, Вильнюс, чтобы узнать, что у них происходит (для начала просто из интереса). Тогда же мы впервые позвонили в Интерфакс – и они в течение двух дней бесплатно высылали нам свои новости. А потом на улице нашелся человек, который хорошо знал английский, и поскольку мы все понимали язык, но не могли переводить профессионально, взяли его переводчиком новостей. Правда, публиковать его переводы не могли – все типографии тогда были закрыты , поэтому мы печатались в Киеве, а верстку готовили в Москве, причем в том самом Агентстве печати «Новости», в котором провели пресс-конференцию ГКЧП. Наша художница, ничего не зная о событиях, утром 19 августа приехала в здание АПН верстать газету, а ей сказали, что верстки не будет, поскольку у них пресс-конференция. Поэтому мы вообще ничего не могли опубликовать. К третьему дню путча мы решили распечатать переводные новости на принтере и расклеить их по городу. Кажется, наши сводки вышли тиражом в 15 экземпляров, которые мы благополучно расклеили на деревьях и стенах домов. Народ активно читал, что нас обрадовало. Потом, 21 августа, мы пошли отмечать победу демократии. Праздновали в течение трех дней, поэтому сам факт провозглашения независимости Украины прошел не то чтобы незамеченным, но не самым важным событием того лета. Мы просто все время возвращались мыслью к пережитому. Осознание независимости пришло позже – приблизительно через неделю, когда наша девушка-художник пришла в АПН верстать газету (а мы верстали ее по очень большим льготам, на добрососедских, так сказать, условиях, за какие-то копейки) и ей сказали, что теперь АПН называется РИА «Новости», а поскольку мы теперь – другая страна, их услуги для нас будут стоить раз в десять дороже.

Ольга Герасимюк, ведущая «UA:Першого»:

В 1991 році я працювала в газеті «Комсомольское знамя», це тоді була найзнаменитіша молодіжна газета з півторамільйонним тиражем. Ми її називали «Коза». Всі ми – журналісти, які там працювали – і молоді й страші, – були відомі всій країні і своїми легкими перами, і своїм хуліганським відчуттям свободи, ми дихали перебудовою і розвалювали вже старі шаблони. Ми всі вже давно легковажили зі своїм цензором, який тоді був реальною людиною, а не так, як зараз – ефемерним «кимось», кого ніхто не бачив. Наша редакція розташовувалася на комбінаті «Радянська Україна» (тодішнє метро «Більшовик», зараз «Шулявська»). Там також були поряд із нами й «Молодь України», й «Правда України», й «Рабочая газета» і «Сільські вісті».  Нас же всі вважали трохи занадто епатажними, бо перебудова перебудовою, а «порядок треба знати» й не вискакувати – як би не перескочити не туди!

Коли стався путч, на тому комбінаті всі притихли, насторожилися, вранці на роботу всі йшли понурі, ховали очі – нас обминали, та й дехто з нас і сам у той ранок подумав про те, що тепер з нами буде… Один запеклий комуняка, редактор однієї з газет-сусідів (не буду називати його прізвища), в той день почав дивитися на нас злорадно і з торжеством – мовляв, «що, доплигались?».

В перший день ми ще дали офіційне повідомлення від ДКНС, як було всім тоді наказано. Але вже на другий день ми єдині його не дали. На нас всі дивилися скоса. Не знаю чому наш редактор вирішив, що ми не будемо ставити «сводки» ДКНС, він не був героєм, але мав якийсь дивовижний нюх, і тоді, очевидно, ризикнув…

Я не хочу сказати, що ми були сміливіші за всіх, але то була якась відчайдушна, фатальна надія на те, що прорвемося. Ми надихалися так якимось передчуттям свободи, що смертельно не хотілося задихнутися тепер знову… Всі сиділи допізна в своїх кабінетах, курили, пили портвейн і говорили, говорили, говорили… Було чомусь таке переконання, що щось почалося. У нас був навіть пароль «Мы победим!». Хоча спитай нас тоді, і ніхто толком насправді особливо не знав, кого переможемо і що взагалі буде. Кілька днів тому ми згадували про це з Мішою Френкелем, якого я вважаю своїм вчителем в журналістиці… Міша пам’ятає все – так ми говорили про нього, бо мав голову, яка й зараз заміняє весь Google. Він вів тоді відділ науки й сектор гумору – таке було можливо в «Козі». В один  з останніх днів, коли в повітрі відчувалося, що ДКНС кінець, він швендяв коридором і мугикав свою улюблену американську пісню «Glory Glory Hallelujah», всі сахалися від нього, хоч він співав її й раніше. В повітрі потріскувала електрика…

Коли вже все сталося і химера диктатури розсипалася таки, ми ледь не вискакували з вікон із радості, ми торжествували й знову сиділи гуртом, курили й пили святковий портвейн, строчили свої статті й торжествували. Хоча тоді ще ніяк не знали ціни перемоги, а головне – майбутнього. На ту мить це була Перемога, про яку ми тоді шепотіли свій пароль… Люди висипали на тодішню площу Жовтневої революції (нині майдан Незалежності), з’явилося, звісно, багато «батьків перемоги», тішилися – багато хто щиро, а були вже й ті, хто потім дав покоління кон’юнктурників, у нас без цього поки не буває.

Далі історія почала брати з України плату, яка належала за таку подарункову свободу. Але ми тоді в редакції ще про це все не знали і святкували внутрішню, абсолютно незрозумілу ще для нас  перемогу, яку ми всі так пристрасно хотіли, бо начиталися всіляких підпільних книжок, наслухалися різних особливих людей і собі вже писали між рядків, всі щось там в курилках завзято обговорювали, всі мріяли про свободу. Але ця свобода була саме «прочитаною» в забороненій літературі й манила тою забороненою красою. Бо самі ми ще тоді й інакшого світу не бачили – за кордон тоді не випускали, всі просто рвалися на волю. У кожного було якесь своє, родинне, знання про те, що жили ми досі у бараках кривих дзеркал. Та, думаю, ми ще тоді не зрозуміли, що сталося. Але це все одно було неймовірне свято.

Пам’ятаю, ми тоді всією редакцією вийшли до пам’ятника танку, який стояв біля комбінату «Радянська Україна», і там сфотографувалися на його тлі.

Минуло багато років, життя так переколошматило, перемісило, перевернуло все з ніг на голову - я геть забула, що воно за фото таке було, біля танка… Дивлюся на нього часом і намагаюся згадати. І якраз оце пару днів тому спитала у Міші: чого ми там вишикувалися, біля танка, чого не біля чогось іншого? І він цю історію мені нагадав – це ми тоді придумали собі такий символ, танк, щоби пам’ятати через багато років, що ми тоді перемогли! Це було 24 роки тому, ми всі були ще такими молодими. Сьогодні декого з того фото вже немає, дехто став відомим, декого пам’ятаємо лише ми. Міша досі мугикає про «глорі-глорі-алілуйя». «Коза» відійшла в історію, яку хтось із нас має написати своїм легким пером. Колись всі дихатимуть просто свободою й не думатимуть, що за неї треба було платити – за повітря ж не платять… Але пароль «Ми переможемо!» сьогодні шепочуть усі. І танк зійшов з п’єдестала.

Леонид Швец, журналист:

Есть большое искушение приписать свое нынешнее знание и понимание себе тогдашнему. Но если держать себя в руках, то нужно честно сказать: вопрос независимости Украины ни мною, ни окружавшими тогда меня людьми (а я тогда работал в одном из харьковских вузов) не воспринимался как первостепенный. В событиях августа 1991 года тревожило больше всего, удастся ли реванш реакционной части партхозноменклатуры. Акт провозглашения независимости воспринимался, скорее, как символический жест прощания с советским прошлым. Декабрьский референдум и Беловежские соглашения были еще впереди, но и после них осознание произошедшего пришло далеко не сразу.

Главным тогда казалось – вырваться из-под гнета КПСС, и национальная риторика и символика брались на вооружение именно из-за своей заведомой антисоветскости. В этой связи показательно, как моя теща-литовка в Изюмском районе, где у нас был дачный участок, гоняла местного участкового со словами: «Проклятые коммуняки, жизни никому не даете! Ну ничего, вон «Саюдис» на вас управу нашел, скоро и мы найдем!» Усилиями «Саюдиса» (литовское название «Руха») независимость Литвы была провозглашена еще в марте 1990-го. Участковый бежал быстро.

Моя жена, наполовину литовка, совсем недавно перебравшаяся в Украину из России и абсолютно не знавшая тогда еще украинского языка, ходила на работу с заколкой-тризубом на лацкане. В Харькове тогда это было довольно провокационно: проблем уже вызывало, но внимание гарантировало. Чтобы было понятно, на той кафедре, где мы тогда работали, буквально за год до этого заведующая устроила разнос одному молодому преподавателю, моему однокурснику, за упоминание в лекции имени Андрея Сахарова.

И что еще важно отметить, основных событий в борьбе с Совком мы тогда ждали из Москвы, но не из Киева. Из Москвы в Харьков приехали баллотироваться в народные депутаты съезда СССР Евгений Евтушенко и Виталий Коротич. В Москве люди шли на защиту Белого дома, а потом, два года спустя, мы в прямом эфире из Москвы наблюдали расстрел этого же дома из танков. Программа «500 дней Явлинского», реформаторские шаги Гайдара, а потом борьба за второй срок Ельцина, чтобы не пустить Зюганова, воспринимались не менее, а то и более остро, чем борьба Кравчука с Кучмой. Совсем другого уровня телевидение и печать – это все была Москва.

Процесс реального осознания независимости занял годы, минимум – до середины 90-х, а в каких-то важных моментах продолжается и сейчас.

Андрей Цаплиенко, тележурналист, военкор «1+1»:

Август примерно восемдесят девятого года. Я и мой друг Олег очень долго говорим о независимости Украины. Честно говоря, тогда я еще не чувствовал, что лично мне нужна независимость Украины, не представлял ее себе, не мог понять, что это такое. К слову, в Харькове, откуда я родом, на закате Советского Союза идею независимости Украины вообще не часто обсуждали. А вот мой друг Олег говорил на эту тему постоянно. И вот он убедил меня, что нужно и самому что-то сделать, чтобы Украина сделала шаг в сторону независимости. «Это, – говорил Олег, – для нас всех шанс на спасение, Союз в страшном кризисе, упадок во всех сферах, мы шагаем к пропасти семимильными шагами».

Тогда ходил такой каламбур: «Страны Запада стоят на краю пропасти, в то время как СССР сделал гигантский шаг вперед». Мой друг убедил меня, что нужно донести до людей, что независимость – это наше спасение.

Я помню, что мы написали воззвание на листах формата примерно А4. В тексте подробно было написано, почему мы должны прийти к независимости и почему должны за это бороться. Поскольку Харьков – русскоязычный город, то мы разделили листки на две части. Слева был текст на украинском, справа – на русском. Писали всю ночь напролет, но вышло всего 20 экземпляров. Наступил момент, когда мы поняли, что на большее сил у нас не хватит. А нужно было гораздо больше. И вот Олег договорился с каким-то научно-исследовательским институтом о том, что ему якобы нужно напечатать студенческую работу. Когда мы это воззвание печатали, естественно, никто не знал, о чем идет речь. Тогда, услыхав аббревиатуру «КГБ», люди нервно вздрагивали, и за то, что мы делали, я думаю, нам пришлось бы пообщаться с харьковскими коллегами Путина.

В итоге мы напечатали примерно 200 экземпляров. И вот наступил час «Ч». Мы ночью, тайно, крадемся улицами родного города с огромным пакетом этих листовок и думаем, что с этим делать. Сначала попробовали одно воззвание наклеить на стену, но очень волновались. А когда проходил какой-то хмурый прохожий и покосился на нас, то, как говорил классик, в зобу дыханье сперло. Мы решили, что это не дело: очень долго будем развешивать, если от каждого прохожего шарахаться. В следующую ночь мы изменили тактику и стратегию: пошли по подъездам. В Харькове тогда не было домофонов, закрывающихся на замки подъездов (во всяком случае, в нашем районе) и можно было спокойно открыть двери. Мы заходили в дома в центре города, где в основном жила интеллигенция, и засовывали в почтовые ящики наши воззвания. Двести почтовых ящиков, две сотни квартир, двести семей!

Когда все сделали, честно говоря, целую неделю ждали какой-то реакции. Ну хоть какой-то! С одной стороны ожидали, что кто-то об этом заговорит среди наших знакомых, что, мол, вот нашли воззвание, призывающее к независимости. Но знакомые этой темы не обсуждали. Тогда мы стали ждать прихода ГБ. Это называлось «жить в ожидании ГБ»: боялись, что придет Комитет госбезопасности, нас скрутят и отправят на дознание. Но страшный гэбе все не шел и не шел. Много лет спустя я понял, что эти наши листовки были маленькой незаметной каплей в океане массового стремления к независимости. Но ведь капля камень точит.

Тогда для меня это была просто интересная любопытная авантюра, наверное. Ждал реакции. И, не дождавшись, в итоге уехал в Польшу вкалывать за гроши, которые здесь казались огромным состоянием. Сейчас это называется модным словом «гастарбайтер». Через два года я работал на ферме, недалеко от Люблина. В этот день, 24 августа, хозяйка фермы зашла ко мне в хлев (а я был грязный с ног до головы) и сказала: «Анджей, тебе уже незачем возвращаться в Советский Союз». Естественно, я удивился, спросил, почему. Она ответила: «Да потому что Советского Союза больше нет. У тебя теперь независимая страна, называется Украина».

Шок! Я остолбенел. Для меня это было настолько удивительно и неожиданно. И я сразу вспомнил те листовки, которые мы писали, и подумал, что все-таки это было не зря. Прав был Олег. Он верил, четко понимал, что будет так, а мне, скорее, хотелось опасной авантюры с лихо закрученным сюжетом. Я просто хотел побороться против режима, а у него была жажда свободы. Но когда я услышал эту новость, стоя в хлеву, на меня, нелегального гастарбайтера, словно снизошло озарение: все в этом мире связано, ты можешь делать какие-то вещи неосознанно, не понимать их значение, не ощущать их влияния, но результат все равно рано или поздно приходит. Он будет.

Сейчас, когда идет война, мы тоже боремся за независимость. Сейчас я понимаю, что в 1991 году это была формальная независимость, а теперь мы движемся к реальной. И сейчас тоже многие отчаиваются, мол, когда же будет результат, сколько воюем, сколько боремся с коррупцией, а толку, вроде, никакого нет. Но на самом деле все, что делают люди в этой стране, имеет значение, и мы обязательно придем к успеху, процветанию и победе. Вот как тогда, в девяностом, эти странички с наивными воззваниями, реакции на которые я так и не увидел, были песчинкой в фундаменте независимости. Так и сейчас мы понемногу, шаг за шагом меняя настоящее, строим наше будущее. Рано или поздно мы получим настоящую независимость, и у нас будет отличная страна.

Юрий Луканов, журналист, глава Независимого медиа-профсоюза Украины:

24 серпня 1991 року я стояв навпроти телевізора і ошелешено дивився на екран, як неандерталець на якусь технічну іграшку. Транслювали ухвалення Верховною Радою Акту державної незалежності України.

Я тоді працював керівником прес-служби «Народного Руху» і, здавалося б, дивуватися не було чому. Однак все одно не вірилося… Покоління моє і старше народилося і виросло в Радянському Союзі. Нам неможливо було уявити кінець його існування.

Взагалі той період був для мене часом кількатижневого ошелешення. 24 серпня я повернувся з Англії. Нині закордонна поїздка – явище звичне, а ще 20 років тому відвідати капіталістичну країну було синонімічним польоту на Марс. Випускали хіба що спортсменів та номенклатурників. Проте часи вже потроху мінялися…

Друге одкровення спіткало 19 серпня. Напередодні пізно увечері я повернувся з подорожі британськими містечками, де читав лекції для української діаспори про становище в СРСР і Україні. Я мав ще кілька днів і сподівався походити по визначних місцях Лондона. Але вранці мене розбудив власник будинку, де я жив, нині вже покійний пан Михайло Добрянський, і повідомив, що Горбачова скинули. Хоча з початком перебудови в Радянському Союзі й було неспокійно, державний переворот виглядав подією абсолютно нереальною. У це просто неможливо було повірити. Неможливо.

Сьогодні розумію: заколотники на чолі з Янаєвим виглядали не вельми переконливо. У них тремтіли руки. Але звідки мені тоді було знати, як мають виглядати заколотники? Перша думка: відкласти повернення додому, бо якщо б заколот, котрий ставив за мету збереження СРСР, переміг, керівника прес-служби пронезалежницької організації точно б заарештували.

Пізніше журналіст і громадський активіст Володимир Золотарьов згадував: 19 серпня він заходив до будинку Руху, який тоді знаходився на площі Перемоги навпроти готелю «Либідь». За його словами, там було порожньо, мовляв, всі злякалися.

Не беруся судити про весь Рух, але «Рух-Прес» працював як добре налаштований годинник. З нині відомим політичним аналітиком (тоді – керівником Українського пресового агентства (УПА) в Англії) Тарасом Кузьом ми факсом отримували від «Рух-Пресу» інформацію, перекладали англійською й поширювали у британських ЗМІ як новини; писали листи з коментарями... Один з таких листів надрукувала впливова The Independence.

Після повернення Горбачова з Форосу до Москви я вирішив, що боятися нічого – 23-го вилетів додому. Прямого авіасполучення Києва з Лондоном тоді не було – летів через Москву. В центрі російської столиці кидалися в очі сліди протистояння заколотників і демократичних сил – вивернуті танками бетонні плити на набережній Москва-ріки.

Назавтра був Київ і Акт незалежності. Рада вирішила заборонити КПУ, створивши спеціальну комісію із розслідування її діяльності. Журналісти потягнулися на Банкову – в нинішню АП, де тоді розміщувався центральний офіс Компартії. Звісно, підходи до будинку вже встигли заблокувати міліціянти. Раптом з одного із вікон визирнув член тої комісії, журналіст Олександр Сопронюк.

Депутати Київміськради Олександр Завада і колишній дисидент Євген Пронюк запечатують сейф першого секретаря ЦК КПУ Станіслава Гуренка.

Річ не в тому, що ще вчора його б на Банкову на гарматний постріл не підпустили б, а сьогодні він там вільно гуляв коридорами. Річ в тому, що Сопронюк був… у спортивній майці! Він у майці зайшов у приміщення ЦК Компартії, куди йшли, застебнутими на всі ґудзики, з тремом у колінах! Один його зовнішній вигляд свідчив: в країні мають місце фантастичні зміни.

Перекрикуючись, ми домовилися зняти з даху радянський червоно-синій прапор, а членам комісії – провести прес-конференцію.

Чоловік з тридцять журналістів і просто цікавих піднялися на дах. Серед них Микола Вересень, тодішній народний депутат Юрій Збітнєв, активіст «Народного Руху» Анатолій Шибіко – це всі, кого пам’ятаю. Прапор радянської України був прив’язаний до спеціальної хиткої щогли. А щоб вона стояла вертикально, до її низу кріпився тягар. Ми опустили щоглу, і незалежна Україна позбавилася одного з головних символів УРСР – червоно-синього прапора. (Оригинал публикации за 2010 год.)

Ирина Погорелова, журналист:

Була в Раді від газети «Коза», яка отримала цю назву від «Комсомольского знамени». Спогади головним чином пов'язані з тодішнім відчуттям незавершеної боротьби, але не в історичному контексті, а в щільному політичному протиборстві, яке тоді просто нон-стоп тривало з 19 серпня переважно в кулуарах ВР. До речі, абсолютно те саме відчуття досягнення лише проміжного результату переслідувало мене в кожній нашій наступній історичній події: підписання конституційного договору, ухвалення Конституції, змін до неї 2004 року, Помаранчевої революції тощо... Справжню урочистість в залі створював лише гімн, все решта залишалось сварками й суперечками. Пригадую, що вимушене голосування комуністів за Акт про незалежність викликав у мене пропозицію заголовку до репортажу: «Красный, желтый, голубой – выбирай себе любой». Це про прапор: якщо пригадуєте, прапор УРСР був червоно-блакитний... Ну, мій заголовок не пройшов, але відчуття, що історія новітньої України буде карколомною і захопливою і, відверто кажучи, дуже ексклюзивною, здатною підірвати всі втомлені авторитети світової політології, таки не підвело.

Также ранее Ольга Мусафирова рассказала, как искала Горбачева во время путча. Даниил Яневский описал в деталях, как в Раде проходило голосование за провозглашение Акта о независимости. Мыкола Вересень, который в то время был корреспондентом Русской службы ВВС, рассказал, как его вербовали в КГБ и объяснил, почему украинские коммунисты все же проголосовали за независимость.

Дуся

Фото: Укринформ, bigfoto.in.ua, istpravda.com.ua