Алевтина Кахидзе – о войне, мертвых кроликах и о том, почему нельзя говорить «гробовая тишина»

На днях в Киеве состоялась очередная дискуссия в рамках проекта «Культура VS пропаганда», на которой обсуждался вопрос, нужно ли говорить о войне и как это делать. Я не могла не пойти на эту встречу, поскольку спикерами были боснийский и хорватский писатель Миленко Ергович и украинская художница Алевтина Кахидзе. Ергович пережил Боснийскую войну 1992-1995 годов, в частности, осаду Сараево, и один из мотивов его творчества – последствия Балканских войн, о которых писатель рассказывает через истории обычных людей. Что касается Алевтины Кахидзе, художница родом из Донецкой области, ее мать продолжает жить на оккупированной территории. Кахидзе в рисунках и коротких текстах описывает истории «оттуда», которые рассказывает ей мама.

Что думает по поводу войны Ергович, я расскажу чуть позже. А пока предлагаю рассказ Алевтины Кахидзе.

«Мне не нравится позиция жертвы»

Я интуитивно выбираю, как мне говорить о войне. Иногда чувствую, что это должен быть рисунок. Иногда понимаю, что рисунок не может выразить то, что я хотела бы сказать, и тогда пишу. Художественная практика напрямую связана с воображением. Но для меня воображение – это по большей части следствие памяти. Другими словами, если мы не помним, нам не из чего строить что-то новое, не из чего строить будущее. И для меня существует две силы. Одна – это забыть, потому что военный опыт очень страшный, а другая – помнить, потому что тогда мы можем построить другое будущее, без войны.

Почему я постоянно звоню своей матери, которая находится на оккупированной территории? Потому что думаю: когда все закончится и мы встретимся, я не буду знать, как с ней говорить, если не переживу вместе с ней этот опыт. Может ли эта метафора моих отношений с матерью распространиться на всю страну, не знаю. Но уверена: иначе мы не сможем жить вместе.

В Киеве я встречаю очень мало людей, которые понимают, что «там» происходит. Мне понадобилось около двух месяцев, чтобы привыкнуть к вопросу: «А почему ты не забираешь свою маму?» Этот вопрос ставил меня в тупик, а маму – в позицию жертвы. В глазах задающего вопрос мы не выглядели людьми, которые сами принимают решение. Моя мама – взрослый человек, она не мебель, которую можно взять и перенести. А спросивший меня об этом не понимал, что такое война, не понимал, что тот, кто оказался в такой ситуации, привык к своему месту. Он не выбирал этот путь, не хотел, чтобы началась война. Он любит свой дом, свой огород, у него есть собака, какая-то ответственность. У кого-то больные родственники... В моих текстах война описана с позиции самого обычного человека, оказавшегося там. Я часто сталкиваюсь с людьми, которые даже не попытались сопереживать, потому что для того, чтобы сопереживать, нужно знать, каково это.

Я слушаю то, что рассказывает мама, и думаю, что никогда не читала нужных книг о войне. Например, что такое война? Это значит, что кроликов вообще нет, так как они все умерли в Ждановке – городе моей матери – после первого обстрела. И неважно, чьи это были кролики – симпатиков или противников «ДНР». Это значит, что три недели нет света. Вот мама звонит и говорит, что не будет у нас теперь десертов с морожеными ягодами, так как она все переварила на варенье. Это вещи, которые мы с трудом воображаем, потому что не были в этой ситуации. Кстати, люди там, забыв уже о своих политических позициях, гремевших до обстрелов в Ждановке, стали помогать друг другу, подключать телефоны к одному дизель-генератору на улице. Это все о том, что очень сложно говорить с позиции разных опытов. 

Я пишу о войне уже год. Не знаю, что будет со мной через 15 лет, как я буду говорить о войне. А может, через месяц забуду это все, потому что не смогу справиться с тем, что знаю. Самое важное для меня сейчас – это сохранить душевный баланс: с одной стороны, знать этот опыт, помнить, какими мы были, и не относиться к себе как к жертве. 

Мне не нравится позиция жертвы, потому что не хочется гуманизировать войну. Мне хотелось бы гуманизировать людей, которые там оказались. Я никогда столько не говорила со своей мамой и никогда мое отношение к жизни не было таким, не то чтобы философским… Прежде неважное событие могло испортить мне настроение. Сейчас я стала требовательной к качеству жизни: чтобы она была правдивая, чтобы люди, которые тебя окружают, не были лицемерны, не манипулировали, чтобы ты тоже был честен по отношению к ним. Потому что я верю: все эти вещи рано или поздно становятся преддверием того, что мы называем самым страшным – войной. 

Когда я говорю с матерью, то ощущаю ее печаль из-за недостатка политической воли, которая может закончить эту войну. Она перебирает весь свой культурный опыт, книги, фильмы – по большей части, конечно, советские – и пытается вспомнить, как заканчиваются войны, что должно произойти, чтобы это закончилось. А если война не проговаривается с позиции самого обычного человека, то этой политической воли у нас и не будет. Именно поэтому я говорю и пишу. Хотя, может, я делала бы это и для себя, может, мое говорение с матерью только для нас и важно.

Я помню, как бабушка всерьез заговорила со мной о войне, которую пережила. Эта беседа была в период после ее инсульта. Моя бабушка воевала, ушла добровольцем на фронт в 20 лет. Она рассказывала, как была изнасилована 13-летняя девочка в ее батальоне, как сначала мылись все бойцы, а потом только женщины, как досаждали насекомые... До инсульта бабушка всегда приходила в мою школу на 9 Мая, но об этих вещах никогда не рассказывала. Говорила о том, как и за что ей дали медаль. Это было говорение о войне в рамках советской, героической идеологии. Если бы я не была рядом с бабушкой, когда ее память стала совсем другой, то никогда не узнала бы об истинной войне.

Проговаривания Второй мировой в нашей стране практически не произошло. Если говорить о художниках на войне, я часто вспоминаю Йозефа Бойса, который был вторым пилотом люфтваффе. Его самолет подбили в Крыму, и он придумал легенду, что его спасли татары. Это неправда. Его самолет упал там, где были немецкие территории. Но Бойс придумал историю, в которой оказался жертвой – и все для того, чтобы выжить после происходящего потом, когда нацистская Германия переживала свою травму. Не было героизма в его рассказах о войне.

Бойсу принадлежит фраза «покажи свою рану». В 2012 году я делала перформанс в Крыму. И у меня была идея использовать эту фразу Бойса 9 мая в Севастополе. Я не смогла этого сделать, потому что после того парада в 2012 году стало очевидно: общество не было готово показывать свои раны. Там были готовы говорить, что Севастополь – город-герой.

Я никогда не училась на филологии, но интересовалась лингвистикой, тем, как трансформируется язык. Для меня очень важно, как мы вообще называем эту войну. Она локальная для нас или нет? Мне кажется, мы еще не определились. Само слово «АТО» стало привычным, но если вдуматься, многие из нас с ним не согласятся. И я могу запросто заработать себе врагов, просто поддавая критике само название нашей войны, которая называется антитеррористической операцией. 

Не знаю, замечает моя мама или нет, но мне очень часто хочется сказать ей: «Не говори так». Например, она может позвонить и сказать: «Ой, сегодня спали как убитые». Мне становится страшно. Она говорит это, потому что не стреляли и она спала хорошо, не просыпаясь (а ведь люди не высыпаются там уже год). Однажды сказала: «В Ждановке тишина гробовая». Недавно я от кого-то слышала: вот, мол, такой человек, танком не прошибешь. И ты начинаешь понимать, что все эти слова, ставшие метафорами, имели отношение к таким опытам, которые мы сейчас познаем заново. Это уже не метафоры вовсе, а реальные слова. И я не могу их слышать. 

В сельской школе, где сейчас преподаю, я предложила детям нарисовать флаги. Они тут же стали рисовать украинские флаги и только. Это понятно. Мы все в очень сложной ситуации. Но такой подход тоже неверен. И потому в конце занятия мы сделали несколько флагов, которые были посвящены музыке, пасечникам и временам года. К чему это я? К тому, что, несмотря на то, что нам всем сложно и неизвестно, чем и когда все закончится, очень важно сейчас говорить о мире, воображать его, не забывая об опыте войны.

Ваша Муся

Фото: facebook.com/kultura.vs.propaganda, jetsetter.ua